Беглецы - [47]

– Ладно, ступай, – кивнул штурман, выколотил табак из трубки и в кают-компанию пошел, что на корме располагалась.

Господа – Беньёвский, Винблан, Хрущов, Батурин, Мейдер, Степанов и Панов – сидели за столом, на котором стояли два штофа водки, бокалы, хлеб и разложены были морские карты.

– А вот и штурман, – коротко сказал Беньёвский. – К столу пожалуй, Василий Митрич. У нас тут с господами консилия, сиречь совет большой. Уяснить для самих себя хотим, кто мы такие да куда грядем.

Обнажая редкие, гниловатые зубы, проговорил Панов:

– Кто мы такие? Мы – дети жестокой, несчастной отчизны, принужденные вдали от дома своего искать то, на что имеем право в силу благородного происхождения своего!

С ним согласился хмельной уже Хрущов:

– Да, верно, яко псы паршивые, блудные, в темень злой нощи грядем. Кто поведет нас? Бог али Сатана?

Мейдер же, очень страдавший от морской болезни, к лобику своему морщинистому полотенце, уксусом пропитанное, приложив, сказал с мольбою в голосе:

– О, майн Гот, господа! Отпустили бы вы меня с совета! Я могу делать пластыри, пускать кровь, варить декокты, но какой из меня советник? Моя голова словно побывала под давильным прессом!

Хрущов презрительно махнул рукой:

– Выпей водки! Сие лекарство лучшее от морской болезни. А твои декокты – дрянь и конская моча!

Мейдер не ответил, обиделся. Беньёвский же, не желая ссоры, поспешно к делу приступил:

– Господа, фортуна даровала нам вожделенный случай, и вот мы на свободе. Но за сборами поспешными не имели мы досуга порассуждать, куда направим мы стопы свои, сегодня ж сия задача разрешена должна быть непременно, дабы впредь отсутствие единодушия не привело нас к распре, от коей на судах морских одни лишь бедствия случаются. Итак, какие будут ваши предложения?

Господа молчали и смотрели в потолок, один лишь пожилой Батурин водил по карте пальцем, словно выбирая пригодную для проживания державу.

– Во Францию хочу, – просто сказал Хрущов и потянулся за стаканом.

– В Свецию! – тряхнул незаплетенными к косицу волосами неразговорчивый Винблан.

– В Германию, пожалуй, – вздохнул Мейдер и поморщился от боли.

Другие господа молчали. Беньёвский вопросительно взглянул на Батурина, Степанова и Панова:

– Вы, господа?

Те переглянулись. Батурин поднялся, вздохнул и сказал:

– Если вашей милости угодно будет высадить нас где-нибудь в Европе, мы были бы довольны. Там, благодаренье Богу, мы, в силу приобретенных в военной службе знаний, на пропитание себе сыскать сумеем. Спишемся с родней российской, а они уж нас без подмоги не оставят...

– План ваш понятен, – вежливо кивнул Беньёвский. – Итак, я вижу, что мненье всех единодушно – Европа.

– Да, да, Европа! – поднялся Винблан. – А грязная, вонючая Россия пускай погибнет!

Беньёвский не мог не заметить, как недовольно переглянулись русские, и, не давая хода ссоре, примирительно сказал:

– России гибнуть незачем. Пускай стоит, как фараонова гробница, никому не нужным каменным колоссом, тупым и бессловесным. Итак, ваши мнения теперь я знаю, выслушайте же и мое.

– Ну, излагай, – сказал Хрущов, – да токмо покороче. Уж больно любишь ты высокоглаголеньем своим блеснуть.

– Чем богаты, как говорят, – недовольно прищурился Беньёвский и сказал: – Ни единого бы не нашлось препятствия в исполнении пожеланий ваших, кабы не были мы клятвой связаны устроить наших мужиков пригодными для сытого житья земельными наделами в какой-нибудь стране свободной. Сей обет зовет нас вначале порадеть о подлых наших сотоварищах – рьяных помощниках наших во время мятежа.

Хрущов презрительно нахмурился, но поднялся с места неприметный с виду, скромный Степанов, отмалчивавшийся обыкновенно, робко сказал:

– Возможно, я и не прав окажусь, потому как в мысли господина Беньёвского вторгнусь, а сей предмет, известно всем, есть потемки сущие. Однако, кажется, командир не токмо обет свой пред мужиками исполняет, а и здраво рассуждает о том, что сотоварищей наших покамест презирать не стоит – они для нас и слуги, и охрана, и матросы. Так что самым верным делом будет мужику нам покамест потрафить и привезть их туда, где и они успокоение найдут, и нам дорога в Европу прямая лежит. Разве ж не правильно я мысли ваши уразумел?

Предводитель улыбнулся широко и криво, будто сильно радуясь понятливости Степанова, приветливого и милого.

– Совершенно верно. Нам нужно быть дипломатами изрядными. Они еще пока не спрашивают, куда везем мы их, но, уверен, спросят, а посему, чтоб не явилась обида али неудовольствие какое, надлежит нам курс судна поточней определить – к удовольствию взаимному, и нашему и ихнему.

Василий Чурин в душе считал себя обыкновенным мужиком, а поэтому при разговоре господ ощущал неловкость и все пыхтел да злился, ерзал на стуле и трубку грыз потухшую, поэтому, вопрос услышав предводителя: «Господин штурман, куда нам плыть?», – ответил грубо, недовольно:

– А чего меня пытать? Куда скажете, туда и поплывем. Жду ваших указаний.

– А мы ждем твоих предложений! – настойчиво сказал Беньёвский.

Чурин бросил взгляд на карту, угрюмо и неохотно. Ткнул пальцем:

– Вот колонии гишпанские – Филиппинские, Марианские да Каролинские острова. Сюда бы острожан привезть и надобно. Там же и судно, в Европу следующее, нанять нетрудно – не на худом же корыте нашем чрез Индейский океан да Атлантику поплывете. Сейчас вдоль Курил пойдем, потом мимо островов японских, с Формозой рядом, а там, глядишь, и до гишпанских владений рукой подать. Кораблик снаряжали мы в крайней спешке, а посему сильно боюсь я за надежность его – как бы к угодникам святым на нем не отправиться. Посему ж ближе к земле держаться будем, чтоб в случае чего до берега добраться сил хватило. Вот и весь мой план. Короче быть не может.