Беглец в просторах Средней Азии - [14]

– Пощады, пощады! Простите меня, простите! – в ужасе скулил он, – я всегда был против насилия… всегда был против стрельбы… всегда защищал буржуазию… я помогу вам… Пощадите…

Я не смог сдержать улыбки, а по толпе прокатился смех, ибо трепещущий под дулом винтовки человек-обезьяна был печально известен своей исключительной жестокостью. Это был военный комиссар Пашко⁽¹⁵⁾. На его совести были тысячи убитых, в том числе и уничтоженных им лично, сотни приговорённых к смерти. До своего прибытия в Ташкент эта бестия завоевала славу своей жестокостью ещё в Севастополе, где им была придумана казнь под названием «митинг на дне морском» – это когда несколько сот офицеров царского флота были брошены на съедение акулам. Пашко был истинный выродок, получеловек-полуживотное, коему люди беспечно доверили быть при власти во время смуты.

– Пока его оставьте, – предложил я князю, – сначала мы должны его допросить; он может сообщить нам много важных сведений.

Негодяя быстро связали и затолкали в грузовик. Столь поразительная трусость, низость и отсутствие всякого достоинства суть неотъемлемые свойства всех этих революционных активистов и лидеров, ничтожеств и мерзавцев, не способных даже умереть с достоинством.

Улица встретила меня толпами народа, здесь были и местные жители и русские, все были счастливы, все улыбались. Меня окружили, поздравляли, пожимали мне руки, обнимали.

И вдруг всё стихло. Тревожный ропот прошёл по толпе. В дальнем конце улицы появился отряд вооружённых всадников, идущих галопом прямо на нас. Кто они, Красные или Белые? Толпа замерла в оцепенении. Только теперь почувствовав радость свободы, они трепетали перед перспективой вновь оказаться во мраке отчаяния.

Но тут тысяча голосов слились в громкое «ура!» Отряд оказался подразделением Белой кавалерии, посланным нам на помощь генералом Л. К., считавшим, что штурм тюрьмы ещё не завершён.

Не торопясь, я двинулся домой. По пути меня то и дело останавливали, радушно приветствовали; друзья и незнакомцы равно тревожились обо мне и теперь рады были пожать мне руку, обнять и расцеловать меня. Улицы были полны людей, свободно вздохнувших после четырнадцати месяцев большевистского гнёта.

Звон колоколов близлежащих церквей возвещал благодать Небесам за вызволение из-под гнёта Зла. День был погожий, солнечный и чуть-чуть морозный, небо сияло голубизной. Казалось, сама Природа возрадовалась человеку. То был миг триумфа, когда, как мы наивно полагали, что страна наконец высвободилась из-под власти бандитов. Всего лишь тридцатичасовая поездка по железнодорожному пути отделяла нас от Британских сил, ожидавших в Чарджоу, и вряд ли им мог кто-либо серьёзно противостоять.

А дома меня ждала моя жена, а с ней наш верный терьер Дейси…

Глава III. Судные дни

Раннее утро следующего дня огласили звуки ружейной пальбы. Рабочие, ранее примкнувшие к Белым, сменили шкуру и перешли на сторону Советов. Город на треть вновь оказался в руках толпы, предводимой коммунистами. Они взяли свой реванш. Мародёрство шло вовсю, резня творилась повсюду. А у меня не было лошади, чтобы уйти вместе с горсткой отступавших Белых. На моих глазах были убиты предводитель шведского Красного Креста и сестра милосердия. Большевики уволокли несчастную девушку, которую я знал, вместе с её матерью в железнодорожные мастерские, и никто в живых не возвратился. Арестованы были свыше пяти тысяч достойных образованных людей. Их заставили копать общую могилу, затем всех раздели донага и расстреляли. Яму второпях слегка забросали землёй, многие из захоронённых таким образом ещё дышали. Юный князь С., совсем ещё мальчишка, был лишь ранен не смертельно, пал поверх груды тел и пролежал без сознания в течение нескольких часов на этом жутком одре; только ночью ему удалось сползти оттуда и кое-как добраться до дома. Его отец был уже убит, а мать, ставшая свидетельницей того, как её сын стоял на расстреле нагишом, весь забрызганный кровью, лишилась рассудка на месте. Его сестра промыла и перевязала ему раны, уложила в постель и ухаживала за ним; но на следующий день, по сведениям их соседей, явились большевики и убили обоих.

Наступила снежная холодная зима, и долго пятна замёрзшей крови окрашивали улицы и мостовые.

Я нашёл убежище в доме, где раньше скрывался один британский офицер. В комнате возле кровати имелся люк, над ним передвижной сервант. Здесь можно было спуститься в погреб и затаиться там на время, пока в городе не прекратятся облавы. Дом неоднократно подвергался обыску разными отрядами, среди которых особенно выделялись австрийские военнопленные. Правительство «трудящихся масс» воистину было интернациональным.

Вскоре поступили слухи, что моё местопребывание стало известно Советским органам, значит мне следовало срочно искать иное убежище. Вечером 12-го января, когда солнце пряталось за пирамидальными тополями пустынных улиц и дома погружались в таинственный сумрак, уходил я прочь из города. Снег хрустел под ногами. Был я переодет, имел поддельное удостоверение личности, и мне посчастливилось обойти Красный дозор на окраине.

Но не мог я в тот момент даже предполагать, что отныне посылаем судьбою в долгую и дальнюю одиссею, и перенесёт меня она через всю Среднюю Азию, в таинственный край Тибет, через Гималаи в долины Хиндустана. Напротив, мне казалось, что скоро вернусь домой, ведь разве не стоят Британские войска на Амударье? разве не действует на севере атаман Дутов со своими казаками?