Беглец - [2]

Напиши мне поскорее про себя все-все: как устроились, есть ли клиенты у фирмы, с кем познакомились, как Славику в новой школе, кто за тобой ухлестывает. Еще ты всегда была моей Ариадной в лабиринте игрового кинематографа. Не оставляй этой роли, сообщай о фильмах, которые стоит посмотреть. Я тоже буду писать тебе подробно и каждое письмо кончать в стиле Катона в римском сенате: «А также я считаю, что Артуру и Любе пора одарить друг друга отпущенными им дарами». АК.

От Любы — Артуру, из Вашингтона в Нью-Йорк

Дорогой, любимый, невозможный, незабываемый Артур!

Да, уехала, да, буду рада отдохнуть от твоих умоляющих глаз, от несчастной физиономии, от потных ладоней, лезущих мне под юбку под прикрытием скатерти на праздничном столе. Ты обзываешь меня «послушной узницей моногамного ГУЛАГа». Но не сам ли ты в свое время так вдохновенно объяснил мне роковую разницу между «люблю» и «влюблен»? Костер влюбленности и теплая печь любви — эта метафора врезалась мне в память, объяснила тысячи человеческих драм и трагедий.

Попытки сохранить влюбленность светятся для нас в историях Данте и Беатриче, Петрарки и Лауры, Кьеркегора и Регины, Кафки и Милены Есенской, Блока и Любы Менделеевой. Моя влюбленность в тебя — того же рода. Только издали, только убегая. Как и они, я предчувствую, что плотское слияние разрушит, лишит меня этого сокровища.

Ты скажешь, что главное у меня — трусливая оглядка, страх причинить боль Женечке и Борису. И когда ты говоришь, что наши целомудренные страсти ранили бы их гораздо больнее, если бы открылись, это просто софистика. Во всяком случае, мне легче сохранять иллюзию невиноватости перед ними, пока мы держим себя в узде.

В моем случае чувство долга всегда довлеет над всем остальным. Наверное, это еще и разница полов — у нас, женщин, ответственность развита сильнее. Рабство любви к близким. Мне физически больно причинять страдания другим, хочу только дарить любовь. А если мое счастье может причинить боль близким — какое же это счастье? Если из-за меня кто-то страдает, я очень мучаюсь.

Пусть я в ГУЛАГе, но и ты тоже узник — только другого рода. Ты в клетке моей любви и никуда не сможешь убежать из нее. То, что я люблю в тебе, останется моим, сколько бы ты ни куролесил, сколько бы ни крутил романов с актрисами на студии. Как пела Новелла Матвеева: «Мне было довольно того, что твой плащ висел на гвозде».

Мне кажется, это твоя работа в сильной степени слепила твой характер и твои пристрастия. Ты ведь и в России на телевидении, по большей части вел криминальную хронику. А здесь, когда тебе нужно день за днем и месяц за месяцем вглядываться в злодеяния, творимые самыми обычными людьми, это не может проходить бесследно. Среди сделанных тобою программ я не могу припомнить ни одной, где бы речь шла о закоренелых преступниках, о профессиональных гангстерах. Нет — только о самых нормальных, семейных, верующих, законопослушных, от которых и ожидать нельзя было ничего противозаконного.

Если бросить взгляд на русскую классику, то увидим, что она тоже переполнена убийствами и самоубийствами. Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Лесков, Чехов, Куприн, Горький, Бунин — никто не обошел эту тему. В Америке, досмотрев по телевизору очередной детектив, я иногда спрашиваю себя: «Зачем потратила два часа? На кой черт тебе было переживать — поймают его или нет? Не все ли равно, кто из пяти подозреваемых окажется виновным?» А через пару дней снова усаживаюсь перед экраном и поддаюсь действию этого наркотика безотказно.

Да и твои застольные истории «Из зала суда» слушала всегда раззявя рот. И не стыжусь. Конечно, твой дар рассказчика завораживает, и мне будет недоставать его. Так что если будешь писать мне, добавляй в конце какую-нибудь страшноватую сказку — на сон грядущий.

Ты просишь извещать тебя о новых кинофильмах. Недавно мы попали на экранизацию «Венецианского купца», с Джереми Айронсом и Ал Пачино. Борису фильм показался антисемитским, а меня захватило. Ал Пачино сумел создать образ жадного, хитрого, трусливого еврея, ревниво любящего свою дочь. Маленького человечка с очень сильным глубоким чувством собственного достоинства. В феодальной Венеции — это отброс общества, с которым дворяне никогда не обсуждают вопросы морали. Он не может вызвать оскорбителя на дуэль. Униженный и оскорбленный — чем он может утолить уязвленную гордость? Только востребовав через суд залог, недальновидно обещанный легкомысленным дворянином.

Ведь в своем исступлении он забывает и про деньги, и про здравый смысл, и про инстинкт самосохранения. Смертельная дуэль, выбор оружия — за оскорбленной стороной. А какой вид оружия доступен еврею, проживающему в гетто? Он и делает этот единственный доступный ему выбор. Заранее зная абсурдность и безнадежность всей затеи. Отказывается от выгодной денежной компенсации — где его жадность? Знает, что проиграет, — и не отступает: где его хитрость? Абсурдом своих претензий он вынуждает судей показать себя в их истинном свете.

Еще запомнился фильм «Поздний квартет».

За наше устройство в столице не тревожься. После шести лет в Америке мы наконец получили гражданство, и теперь Иммиграционная служба смогла дать Борису место внештатного сотрудника. То, что он, кроме арабского, знает еще киргизский, узбекский и чеченский, дает ему огромное преимущество. Заказы на переводы приходят каждый день, чаще — в виде звукозаписей телефонных разговоров, подслушанных агентством. Так что теперь не только ты, но и Борис будет жить за счет правонарушителей. Самое страшное для вас, если вдруг на преступников нападет эпидемия раскаяния, и в мире воцарятся поголовная честность и доброта.