Беги, хватай, целуй - [19]

Он указал на шрам на левой щеке, длиной около двух дюймов. Моя вагина моментально превратилась в скважину глубиной пятьдесят футов. С тех пор как я увидела на обложке журнала «Уимен» снимок рябого Чарлза Буковски,[36] мужчины с дефектом кожи сделались для меня идолами. Чем больше шрамов, тем лучше. Эдвард Джеймс Олмос,[37] Томми Ли Джонс,[38] Джеймс Вудс,[39] Деннис Миллер, Билл Мюррэй[40] – все они заставляют меня трепетать от желания.

– А у меня есть шрам на подбородке, – сообщила я. – Упала с велосипеда, когда мне было двенадцать. – Я откинула голову назад, чтобы продемонстрировать Джошу шрам. Я всегда оцениваю перспективы романа с парнем по его реакции на мой шрам на подбородке. Если он им заинтересуется, я знаю, что мы можем связать наши жизни. В противном случае – надежды никакой.

– Довольно мило, – сказал он, одобрительно кивнув. – Мне кажется, шрамы сексуальны. Они говорят о характере человека.

Я все больше таяла от этого парня, и чем дальше, тем мне рядом с ним становилось все лучше. Выяснилось, что он родом из Теллюрайда,[41] последние семь месяцев путешествовал, а сейчас живет с друзьями в Уилмсберге. На губах Джоша мелькала добрая улыбка, а по временам он разражался громким раскатистым смехом. И мне показалось, что в целом он гораздо лучше Джеймса подходит на роль бойфренда.

После третьего «Джеймсона» я предложила перебраться в кабинет в конце зала. Там я уселась, а Джош лег, положив голову мне на колени и закрыв глаза. Мне хотелось завизжать от восторга, но я и виду не подала. Взяв со стола «Виллидж Войс», я принялась листать газету, нарочно слегка касаясь страницами его рук.

Немного погодя Джош взял мою руку и накрыл ею свою, все еще не открывая глаз. Так продолжалось около десяти минут, а потом я решилась на более смелый шаг. Дотронувшись другой ладонью до его лица, я стала поглаживать его шершавую кожу, шрам и губы. Джош открыл глаза и притянул меня к себе.

Здорово! У него были податливые и приятные на вкус губы, поскольку он пил безалкогольное пиво. Я помогла ему сесть, чтобы прижаться к нему, и потом мы целовались и терлись друг о друга прямо на диванчике. Пусть даже нас видели – мне было наплевать. Он был именно таким, какого я искала: непьющий еврей со шрамом, да к тому же позволяет мне верховодить. Я спросила, не хочет ли он пойти ко мне.

Был душный августовский вечер, а в нашем метро нет кондиционеров, так что, выйдя на станции «Кэррол-стрит», мы купили две банки сока в закусочной напротив и пили их по пути ко мне домой. Когда мы поднялись в квартиру, я поставила остатки сока в холодильник, выключила свет и зажгла потолочную подсветку.

Я надеялась, что Джош не сочтет убранство моей квартиры несовершенным. Кровать с матрацем «футон» была покрыта дешевым красно-зеленым пледом. Справа от кровати стояли ломберный стол с компьютером и серый металлический складной стул, который я приобрела в универмаге. Между окнами возвышался книжный шкаф из ДСП, а у правого окна располагался импровизированный видеомузыкальный центр – высокие стойки с компакт-дисками, два ящика из-под молочных бутылок, на которые я поставила видеоплейер и CD-проигрыватель, а также две колонки из дерева, купленные родителями еще в семидесятые. Напротив телевизора находился еще один матрас, импровизированный диван, но по неизвестной причине он никак не желал оставаться на месте, так что вам удавалось просидеть на этом диване минут пять, после чего вы соскальзывали на пол.

Если мебель и не вполне соответствовала университетскому духу, то уж постеры были что надо. Правда, я успела сослать на кухню наиболее вызывающие из них: «Танцующих девушек» Матисса, «Поцелуй» Климта и Боба Марли.[42] Над кроватью висел постер с изображением Боба Дилана в фильме «Не оглядывайся». На противоположной стене расположились Джонни Депп в «Мертвеце»; обложки с альбомов Джоан Арматрадинг;[43] «Звуковая дорожка» и другие альбомы Джима Кроуса;[44] «Время в бутылке» и «Старый потрепанный флаг» Джонни Кэша;[45] фотография Чарлза Буковски в рамке; кадр из «Скажите хоть что-то…», где Джон Кьюсак[46] запечатлен в обнимку с Йоной Скай,[47] а также подаренная мне бабушкой литография старинного еврейского изречения: «Бесер цу штарбн штейндиг ви цу лебн ойф ди книес».

– Что это значит? – спросил Джош, уставившись на литографию.

– «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», – пояснила я. – Это не значит, что я против время от времени побыть на коленях… Ради действительно стоящей вещи.

Он покраснел и направился к стойкам с компакт-дисками. Я немного занервничала. Мне всегда хотелось, чтобы парни похвалили мою коллекцию – ведь они по большей части считают, что девчонки плохо разбираются в музыке, а я хочу стать одним из немногих исключений. Некоторые тащатся от моего Руфуса[48] и Чаки Кхан,[49] другие – от «Себадо»[50] или Колтрейна,[51] но что впечатляет буквально всех – это моя коллекция Дилана: у меня четырнадцать его альбомов.

Я начала фанатеть на последнем курсе колледжа, когда увидела его в фильме «Не оглядывайся».

Мы ходили на него с моим приятелем из Международной Социалистической организации по имени Джейсон Левин. Едва Боб появился на экране – несчастный, молодой и губастенький, – как у меня в голове возникла фантазия, которая подзаводит меня даже и сегодня: я отталкиваю Джейсона, врываюсь на экран и прыгаю в объятия любимого. Дилан отбрасывает в сторону текст своих «Тайных ностальгических блюзов», чтобы подхватить меня и отнести в свой гостиничный номер. Там он берет гитару и вполголоса исполняет «Это утро одно из многих», «Видения Иоанны» и «Все хорошо, мама» – именно в таком порядке. По окончании попурри я ставлю гитару на подставку, снимаю с него солнечные очки и сапоги, расстегиваю молнию на его узких темных джинсах и притягиваю возлюбленного к себе. Он срывает с меня одежду и, покачав головой, говорит: «Именно о тебе я и мечтал!»