Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг. - [76]

Как на прецеденты их нового регионализма германцы указывают на такие пространственные последствия современной войны, как идея опасных зон в американском законе о нейтралитете и зоны безопасности в панамской конвенции 3 октября 1939 г. В представлениях немцев первая идея имеет особое значение, потому что она отвергает свободу морей, основной принцип международного универсализма, и заменяет ее принципом зон. Сходным образом зона трехсот миль, провозглашенная в панамской конвенции, рассматривается как необходимое следствие идеи больших пространств, лежащей в основе доктрины Монро, и как противоречащая нейтралитету.[381] У германских теоретиков вызывает ликование новая переработка доктрины Монро в панамериканизм. «Принцип порядка, — пишет один из них, — был объявлен имеющим значение для всего мира».[382] Кроме того, именно американский эксперт, Квинси Райт, сказал о гаванском пакте: «Если первоначально доктрина Монро имела дело только с земными пространствами в Западном полушарии, то теперь предполагается расширить ее и на моря. Первоначально доктрина Монро была связана с общим утверждением свободы морей, но в ее новой форме она имеет некоторое сходство с доктриной mare clausuni Испании и Португалии в XVI столетии, против которой Гроций выдвигал принцип mare liberum»,[383] Это требование национал-социалистов идентично с основной идеей германо-итальяно-японского пакта 27 октября 1939 г.

Германская доктрина, таким образом, противопоставляла два подхода: региональный, антиуниверсалистсткий принцип пространства и универсалистский британский принцип безопасности жизненных линий в любой части мира. Доктрина Монро становилась наиболее успешным примером крупномасштабного принципа в международном праве.[384] Утверждая, что то, что является соусом для гусыни, является соусом и для гуся, Риббентроп прекрасно использовал доктрину Монро в ответе 1 июля 1940 г. на предупреждение госсекретаря Холла, что Соединенные Штаты не могут «согласиться ни с какой попыткой передать какой-либо географический регион Западного полушария от одной неамериканской державы к другой неамериканской державе».[385] Риббентроп вначале отверг значение такой интерпретации доктрины Монро, а затем закончил следующим: «Правительство рейха хотело бы воспользоваться случаем, чтобы указать как на принцип на то, что невмешательство европейских государств в дела американского континента может быть оправдано, если американские государства, со своей стороны, также воздерживаются от вмешательства в дела европейского континента».

Начиная с первой мирной конференции в Гааге в 1909 г. Соединенные Штаты настаивали, что доктрина Монро занимает исключительное положение.[386] Американские юристы всегда спрашивали, может ли она быть квалифицирована как международное право вообще. Они предпочитали рассматривать ее как выражение права на самооборону, никоим образом не вступающего в противоречие с универсальностью международного права. В руках Германии исключение теперь становится правилом. Больше нет одного международного права, но их столько, сколько империй, то есть больших пространств. Великий немецкий рейх — создатель своего собственного международного права для своего собственного пространства. Интервенционисты должны держаться подальше.

Постулаты германской доктрины Монро кажутся на первый взгляд убедительными. Едва ли какой-либо другой идеологический элемент, помимо международного права, вызывал к себе такое глубокое презрение в нашей цивилизации. Каждое поколение видело, как в качестве инструмента для организации мира оно рушится, а теория, которая избавляется от его универсалистских требований, обладает тем очевидным преимуществом, что представляется реалистичной. Ошибка также тем не менее должна быть очевидной. Отвергать универсализм из-за его неудач — это то же самое, что отрицать гражданские права, потому что они помогают узаконить и скрыть классовую эксплуатацию, или отрицать демократию, потому что она скрывает контроль хозяина, или христианство, потому что церкви извратили христианскую мораль. Столкнувшись с коррумпированным отправлением правосудия, разумный человек не требует возвращения к войне всех против всех, но борется за честную систему. Точно так же, когда мы показали, что международное право неправильно использовалось для империалистических целей, решение нашей задачи было начато, но не закончено. Мы должны бороться против империализма.

То, что служит соусом для гусыни, служит соусом и для гуся — именно это мы и понимаем под справедливостью. Но действительно ли эти соусы одинаковые? Никто не может отрицать, что доктрина Монро была когда-то идеологической основой для американского империализма. В своем президентском послании 1904 г. Теодор Рузвельт потребовал, чтобы соединенные Штаты занимали позицию высшего арбитра для всего американского континента. Частые вмешательства, особенно в Карибском море, сделали доктрину непопулярной в латиноамериканских странах. При администрации государственного секретаря Чарльза Эванса Хьюза доктрина Монро тем не менее начала утрачивать свою интервенционистскую и империалистическую остроту, а во времена администрации Рузвельта она смешалась с принципом панамериканской солидарности. Государственный секретарь Холл сформулировал новую концепцию в своем пресс-релизе, комментирующем обмен нотами с германским правительством: