Бегемот. Структура и практика национал-социализма 1933 - 1944 гг. - [196]

Национал-социалистическая пропаганда — это выражение тех же двух феноменов, которые обнаруживают себя в каждом аспекте режима: уничтожение любых остатков спонтанности и включение населения в работу всеобъемлющей машины. Предполагается, что этой всеобъемлющей машиной управляет непреодолимая сила природы, провидение, судьба, которая сильнее, чем любой индивид, любая группа или любое иностранное государство — и эта сила ведет ее к окончательной победе Германии. Магия становится главным предметом заботы национал-социалистической культуры. Миром можно управлять посредством технологий и формул; фактически, если эти технологии должным образом используются, то слова автоматически изменяют вещи. И тайной владеет национал-социалистическое руководство. Магические церемонии празднуются во многих случаях, напоминая о практиках первобытных племен. Ежегодное введение гитлерюгенда в партию — эквивалент первобытных обрядов инициации. Слова, используемые на массовых собраниях, несут в себе средства изменения природы и общества.[863] Прикосновение к кровавому флагу Мюнхена, касание флага крови Мюнхена и прикосновение вождя — это тавматургические практики.

Акцент на магии даже изменил язык. Существительное обладает тенденцией заменять глагол. Вещи происходят — они не сделаны. Судьба, провидение, объективные естественные силы производят вещи: победы Германии. Потеря активной роли человека в обществе выражается в языке, который отрицает активность и подчеркивает безличность существительного «оно».

8. Национал-социалистическое право и террор

Самый посредственный юрист будет наповал сражен идеей, что может существовать «правовая система, которая является не чем иным, как средством терроризирования народа. Он укажет, что сотни тысяч, возможно миллионы, сделок в Германии совершены согласно поддающимся измерению и предсказуемым правилам. Это правда. Любое общество, основанное на разделении труда, будет обязательно производить компетенции, юрисдикции, правила, которые создадут видимость функционирования правовой системы. Движение должно быть правосторонним или левосторонним; здания должны быть выкрашены в зеленый или в белый цвет; группы и палаты могут поднять ту или иную плату. Эти и тысячи других вопросов решаются рационально, даже в так называемом «прерогативном» государстве — органами СС, СА и гестапо. Но это, по словам моего покойного учителя Макса Э. Майера, «культурно индифферентные правила» преобладающе технического характера.[864] Они могут приобрести политическое или экономическое значение в любой момент (например, правила движения могут играть значительную роль в экономической борьбе между железной дорогой и автомобилем), но в нормальных случаях они культурно нейтральны. Совокупность таких технических правил постоянно растет вместе с возрастающей сложностью современного общества, и, как следствие, юридическая и административная машина также будет расти.

Действительно ли мы имеем в виду такие технические правила, когда мы говорим о законе? Необходимо различать два понятия права, политическое и рациональное.[865] В политическом смысле право — это любая мера верховной власти, независимо от ее формы или содержания. Объявления войны и мира, налоговые законы и гражданские законы, полицейские меры и судебные аресты, решения суда и правовые нормы, применяемые в решениях, — все это право просто потому, что они являются выражением суверенитета. Право в таком случае является волей и ничем иным. Рациональная концепция права, с другой стороны, определяется его формой и его содержанием, но не его происхождением. Не каждое действие суверена — закон. Закон в этом смысле — норма, постижимая разумом, открытая для теоретического понимания и содержащая этический постулат, прежде всего постулат равенства. Закон — это разум и воля. Многие теоретики естественного права заходят настолько далеко, что полностью отделяют право от воли суверена. Для них право — система норм, которая имеет ценность, даже если позитивное право государства ее игнорирует.

Есть два способа определить разумность, внутренне присущую праву: материальный и формальный. Один — это способ естественного права, которое постулирует, что право должно соответствовать определенным материальным требованиям: свободе, равенству, безопасности. Другой утверждает, что право может быть выражено только в общих, универсальных терминах.

Естественное право начало исчезать в начале либеральной эры (Англия семнадцатого столетия, Франция конца восемнадцатого столетия, Германия начала девятнадцатого века) вместе с распространением демократии и теории общественного договора. Общий характер позитивного права тогда начал занимать центральное место в правовых системах и доктринах. Только право, которое имело общий характер, признавалось правом. Формальная структура права стала решающей. Если на права можно было покушаться, то только в рамках закона или надлежащей правовой процедуры, и если само право, как неустанно повторяла либеральная конституционная теория, есть не что иное, как покушение на свободу и собственность, то из этого должно следовать, что форма нарушения столь же важна, как и его содержание. Иными словами, формальная структура права получает значение, независимое от его содержания.