Бедный мой Бернардье - [2]

— Выше голову, юные леди и джентльмены! — кричит Бернардье. — Перед нами Дарлингтон! Вам, наверное, и невдомек, что Дарлингтон — город старых культурных традиций. Уж здесь-то знают, что такое театр, даю голову на отсечение.

— Мы это уже слышали, Бернардье, — отвечает Осман. — Ты мастер на обещания.

— Зачем ворошить прошлое, мой мальчик. Дарлингтон — воистину изумительный город! Шевелитесь, шевелитесь же! Мальвина, надень атласное платье. Ты ведь поешь «Вечернюю серенаду», верно? Умоляю, будь неотразима! Осман, ты сомневаешься в жителях Дарлингтона, но пусть это не мешает тебе трубить не хуже настоящего королевского горниста. Твой инструмент должен плакать! Антуан, в прошлый раз твои колокольчики никуда не годились.

Позор! Ей-богу, в жизни не слыхал более бездарных звуков. Колокольчики — это тебе не жестяные погремушки, их следует касаться едва-едва, самым кончиком палки, чтобы разбудить нежную хрустальную душу, а не жестяную злобу, вот так: дзиньдзинь, дзии-дзинь… Доротея, когда танцуешь, не задирай ноги слишком, это неприлично. Юным красавицам запрещено задирать ноги… Ну же, ну же, скорей!

Царит всеобщая суета, из сундуков появляются самые свежие наряды, на лица накладывается грим, ведь вот-вот бродячий театр Бернардье вступит в Дарлингтон. У меня-самый красивый голос, а потому я иду впереди, выкрикивая в картонный конус: — Сюда, пленники скуки! Сюда, охотники за простыми радостями! Приехал театр Бернардье!

Как, вы не слыхали о театре Бернардье? Он гастролировал по всему миру, удостоен множества медалей и осыпан множеством почестей, ибо больше никто не предложит вам столько улыбок и грусти, тоски и восторга! Аплодируйте, аплодируйте!

Фанфары, барабаны, колокольцы, девушки-танцовщицы, шарманки, хохот клоунов, граммофоны с рупорами, и над всем этим — мой голос: — Вы позабыли, что такое сцена. Вы не проливали слез, видя ее волшебное пространство. Стоит взмыть занавесу, и театр Бернардье перенесет вас сквозь время, обдаст огнем человеческих страстей-любви и ревности, нежности и ярости, скупости и терзаний самолюбия.

Запомните: театр Бернардье разбил бивак на городском холме, вас там ждут! Цены доступные.

Скидка для школьников и безработных. Если у вас нет денег, мы примем плату и продуктами. В крайнем случае — несите старые вещи и одежду. Знаменитый и единственный во всем мире театр Бернардье ждет вас!

Прилипшие к окнам жители провожают нас непонимающими взглядами. Некоторые высыпали на балконы и стоят там, как мертвые восковые фигуры: на лицах застыло выражение удивления, безразличия или брезгливости. Под ними вьется пестроцветное шествие Бернардье, но те, что наверху, в своей мрачной строгости неизлечимо равнодушны и холодны, наша восторженность не в силах тронуть их.

Мы умолкаем, теперь в воздухе безраздельно царит мягкий голос Мальвины. Она поет для вас, господа!

Она желает вам спокойной ночи!

В заключение — выход — РВ-312, которого Бернардье окрестил Жюлем. У него самая очаровательная улыбка и самые грустные глаза, а потому именно ему неизменно вручается цилиндр Бернардье, с которым он обходил публику, уповая на людское сострадание.

— Опустите грошик, господа! Зачем оттягивать себе карманы? — убеждает Жюль. — Каждая такая монетка сама по себе ничего не стоит, но вкупе они означают и ужин для Бернардье, и толику позитрония для нас, а, может, и уплату части налогов. Дно цилиндра выстлано бархатом, монеты и не звякнут, так что тайна дарения гарантируется, однако, бросив чуточку больше, вы услышите сладостный звон, прославляющий вашу благотворительность, и, уляжетесь спать с чувством исполненного долга по отношению к босякам, которые явились, чтобы преподнести вам очаровательное зрелище. Мы преподнесем вам и кое-что еще, чего нельзя объяснить словами… Не скупитесь, господа, купите наши души. Искусству не следовало бы продаваться, но оно всегда продавалось, что делать…

Наутро мы видим: с неба на поляну спустился пушистый ковер, сотканный из белых одуванчиков.

Мальвина носится по нему, ветер подхватывает нежные парашютики, уносит ввысь, и вскоре над поляной начинает бушевать веселая майская метель. Наивный Жюль всерьез верит, что пух одуванчика, попав в уши, вызывает глухоту, и он зажимает их ладонями.

Тончайшие семена не могут повредить его кристаллических микрофонов, но… «Береженого бог бережет, — считает Жюль. — А черт чем только не шутит…» — Говорил же я вам — Дарлингтон славный город! — торжествует Бернардье. — Денег хватит на пять дней, правда, надо оставить на лак для париков. Как думаете, представление состоится?

— Вряд ли, — не задумываясь, отвечает Антуан.

— Не исключено, — откликается доверчивый Жюль.

— В любом случае через полчаса начинаем репетицию. Генеральную репетицию! — Бернардье хлопает в ладоши, и мы ныряем в шатер, чтобы накинуть свои плащи.

Люблю суету за кулисами.

Доротея в волнении лихорадочно ломает пальцы, Антуан фехтует с Йитсом, Осман поднимает тяжести — ему нужна величественная осанка Клавдия. Прикрыв глаза и отступив в сторону, я повторяю один и тот же монолог, который помогает мне преисполниться возвышенными чувствами: О тело, если б ты могло стать паром, в воздухе росой растечься!