Бедность, или Две девушки из богемы - [6]

говариваться. Никто из них не знал, чья это свадьба, ибо родовые

древа обоих наших героев были весьма разветвлены (так что ис-

ключить возможное родство Сережи и Семена нельзя. Хотя бы это

и была пятая вода на киселе).

Вдруг поднялся всеобщий рев, бряк, раскоряк, начались танцы, и стало ясно, что время бежать. Но как? Через весь зал?  Вышла

женщина с большой грудью и пустилась в пляс. Сера Армагеддона

насыщала воздух.

Между тем Сережа под неистовые вопли дымящихся в раже и

разудало кидающих ноги в разные стороны во время пляски затеял

с Семеном тихий обмен фразами заговорщиков. Ненашев вспомнил, как отец, поездивший по соцзагранкам, выпив, подпирал голову

рукой, слушал «Самоцветы» и «Czerwone gitary» и гладил снежинку, приклеенную к окну с обратной стороны. Это потом он заставлял

каникулярного Ненашева на проклятой даче подвешивать помидоры

в теплицах и с видом маститого огородника прохаживался по своим

владениям, помахивая молотком и гвоздодером, весь перемотанный

бинтами.

Внезапно гости немедленно парами на попах нырнули под стол, и новые друзья, не желая понимать правил новой игры разгорячего

воображения, молча и бесстрастно вышли в ночь. Это была ночь со

звездами и комарами. Было два часа или больше. Ночи в Иркутске

холодные. Даже в июле. Уснешь в такую ночь на скамейке и не

проснешься.

Семен и Сережа двинули к ЦПКиО, разговаривая о высоком.

И тут, предавшись беседе, только свернув на очередную аллею, они

увидели совершенно голого и довольно пузатого человека, который

медленно и монотонно, как-то задумчиво и лениво покачивался из

стороны в сторону.

— Мэр, закурить имеется? — обратился он к Семену.

— Может, тебе еще выпить предложить?

19

Голый человек сначала кивнул, а потом мотнул головой и уда-

лился по аллее, по-прежнему покачиваясь и то и дело хватаясь за

стволы деревьев. Сережа заволновался.

— Семен, так нельзя. А вдруг его оскорбили, ограбили и раз-

дели? Давай догоним.

— Так его уже один раз догнали. И вообще, инициатива — пря-

мая дорога на тот свет. Подраться я и с тобой могу. Тебя и догонять

не надо. Сентиментальность, — с пафосом, с паузой закурил Семен

свою «Приму», — прекрасное качество, но это же не повод говорить, что мир идеален. Любить всех людей невозможно.

— Наверно, ты просто боишься его, потому что он голый.

— Конечно, он голый, я одетый — между нами огромная

разница, — Семен приобнял Сережу, как взрослый ребенка. Он

долго молчал. — Нет. Мне интересно, почему судьба привела его

в такое состояние, а меня нет. Разница в цепочке, в каком-то ее

звене. И этого звена цепочки — ну да, наверное, я боюсь. Но не его

же самого — этого мужика.

— Я понимаю, ты считаешь, что бояться стыдно! А вот мне

нет! — вдруг вспылил Сережа. — Херня — все твои цепочки, и

никто никогда их распутывать не станет. Может, когда тебя месят

человек восемь — тебе тоже стыдно? Я был в такой ситуации.

И в других был. И мне было не стыдно, что я не могу уложить

сразу столько.

— Но за что-то же должно быть стыдно.

— Да. Мне, по-честному, стыдно всего за две вещи: за то, что я

в детстве в песочнице отнял у мальчика совок и в сознательном воз-

расте один раз ни за что ударил женщину, и она заплакала. А почему

я должен стыдиться своего страха? Гопников вот этих? Не убили, и то Слава Богу.

— Этак ты черт знает до чего договоришься. — Семен по-

мрачнел, дорожка как бы сужалась в тропинку, в щель которой

сквозь деревья все равно просовывался месяц, как будто никакие

физические законы на него не действовали. — Оправдывать себя

легче всего. А особенно — жалеть... Вот мы идем, ночь, боишься.

Темноты, философии, кирпича по затылку. А я не вижу в этом ни-

чего плохого. С твоей логикой ты мог бы быть на их месте — тех, 20

кто тебя, допустим, здесь и ждал, потому что ты назвал им место и

время. Ты их знаешь? Нет. Так и они ничего не знают. Вот поэтому

никто тебя не тронет.

Так, разглагольствуя, они шли по жуткому и бесконечному, разрастающемуся ночному парку, где слышали только голоса друг

друга. Где-то впереди маячил ТЮЗ.

Ненашеву припомнился случай со Старосельциным, ведь ника-

кой философ с кирпичом классика сибирской литературы в темноте

не ждал. Сереже все равно не было стыдно, только страшно. Если

бы рядом не было Семена, он шел бы куда быстрее, нацеленный, как стрела, грея руки в карманах пальто.

Семен рассказывал что-то о звездах, о лунных затмениях, стран-

ном безмолвии земли, словно бы не чувствующих их шаги, всё

растягивающемся пространстве до погасших, наверное, лампочек

ТЮЗа. А Сережа только оглядывался по сторонам, на тени, которые

отбрасывали деревья, так ни разу и не посмотрев на небо.

ШУМИ, ТАЙГА!

Один раз Сережа на факультете раздобыл траву. Это всегда было

непросто. Надо было встать у парапета ВУЗовской набережной, за-

тесаться в толпу студенток и горячо обсуждать с ними последнюю

лекцию. Пакет, похожий на пакет с семечками, тебе клали в одну

руку, другой рукой ты отдавал деньги. Затем нужно было незаметно

выбраться из гудящего улья однокурсниц, успев прошептать одной

из них что-нибудь в милую, отягощенную невесомыми лазоревыми

сережками ушную раковину. Невзначай прислонясь к ней среди

многих прочих.