Бедная Нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская) - [8]
Так играли словами, коверкая смыслы, коверкая жизни. Впоследствии исковеркали жизнь и самой Жене, облеченной в Солнце, и мужу ее, одному из драгоценнейших русских поэтов».
К Нине ходили не только «колченогие, шепелявые мистики» – ходила к ней и матушка Андрея Белого, в смысле, Бореньки Бугаева, уговаривала не губить «мальчика» и напрямую обвиняла в разврате. Ну что ж, это правда – Нину было в чем обвинять, она вовсе не была такая уж белая голубица, но ведь не младенца совратила, в самом-то деле! Но Белый, и впрямь будто Иосиф Прекрасный, упомянутый Ходасевичем, бежал от нее в Нижний Новгород… Над этим смеялись все, в том числе Брюсов, у которого с Белым были очень сложные отношения восхищения и отвращения одновременно: «Нина Петровская предалась мистике… А Белого мать, спасая от „развратной женщины“, послала на Страстную неделю в Нижн. Новг. Сам он исхудал и серьезно поговаривает, как хорошо бы поступить в монастырь».
Смешно, какие мелочи на него действовали, на что он реагировал так, как будто с него публично сдирали кожу. Были они с Ниной на каком-то литературном вечере, где Бальмонт вдруг начал читать стихи под названием «Любовь орлов». Он только объявил их, но Белый, который увидел в одном этом словосочетании намек на него – от скромности он не умер бы! – и на его отношения с Ниной Петровской, удрал из зала, громко двигая стульями. И немедленно уехал в Нижний Новгород.
Ни в какой монастырь там он не поступил, а когда вернулся, все же не смог отойти от Нины и окончательно заменить «эротические» отношения «братскими»: «Этим летом я ощущаю последствия «падений»: духовный язык природы как бы закрылся от меня». Пережить это Белый не мог – проще оказалось морально уничтожить другого человека, любящую женщину. Для него это было тем более проще, что Нина уже давно влекла его только плотски, в то время как душа и сердце его принадлежали другой женщине: в августе «я заявляю Н.И. Петровской, что я – неумолим; у нас происходит пренеприятная сцена объяснения; она прямо мне бросает, что я – влюблен в Л.Д. Блок; ее проницательность удручает меня; я сам от себя стараюсь скрыть свое чувство».
Уже было сказано, что Белый и впрямь влюбился в Любовь Дмитриевну и это положило начало одному из самых драматических треугольников в судьбах человеческих и в истории русской литературы. Вроде бы к нашему повествованию это не имеет отношения… а впрочем, отчего же? Ведь именно ради неосуществленной страсти к Любови Дмитриевне Белый покинул Нину Петровскую – реальную, любящую… Трудно удержаться от искушения и не предоставить вновь слово поэту и мемуаристу, «психоаналитику» Владиславу Фелициановичу Ходасевичу, который блестяще разложил по полочкам то, что в то время происходило между Белым и «прекрасной дамой» блоковской поэзии:
«По соображении всех данных, история романа представляется мне в таком виде. По-видимому, братские чувства, первоначально предложенные Белым, были приняты дамою благосклонно. Когда же Белый, по обыкновению, от братских чувств перешел к чувствам иного оттенка, задача его весьма затруднилась. Быть может, она оказалась бы вовсе неразрешимой, если бы не его ослепительное обаяние, которому, кажется, нельзя было не поддаться. Но в тот самый момент, когда его любовные домогательства были близки к тому, чтобы увенчаться успехом, неизбывная двойственность Белого, как всегда, прорвалась наружу. Он имел безумие уверить себя самого, что его неверно и „дурно“ поняли, – и то же самое объявил даме, которая, вероятно, немало выстрадала пред тем, как ответить ему согласием.
Следствие отступления Белого не трудно себе представить. Гнев и презрение овладели той, кого он любил. И она отплатила ему стократ обиднее и больнее, чем Нина Петровская, которой она была во столько же раз выносливее и тверже. Что же Белый? Можно сказать с уверенностью, что с этого-то момента он и полюбил по-настоящему, всем существом и по моему глубокому убеждению – навсегда. Потом еще были в его жизни и любови, и быстрые увлечения, но та любовь сохранилась сквозь все и поверх всего. Только ту женщину, одну ее, любил он в самом деле. С годами, как водится, боль притупилась, но долго она была жгучей. Белый страдал неслыханно, переходя от униженного смирения к бешенству и гордыне, – кричал, что отвергнуть его любовь есть кощунство. Порою страдание подымало его на очень большие высоты духа – порою падал он до того, что, терзаясь ревностью, литературно мстил своему сопернику, действительному или воображаемому».
Впрочем, Бог с ней, с Любовью Дмитриевной, у нее свои тернии, а у нашей героини – свои.
Итак, Нина Петровская была брошена тем, кого столь сильно любила. Она была в отчаянии таком, какое было свойственно женщине ее типа – истеричке, алкоголичке, распутнице… смятенной, неприкаянной душе! «Вдруг вся жизнь погрузилась в свинцовую мертвую мглу, превратилась в пустое иссохшее русло реки, занесенное щебнем». Длинные-длинные дни тянулись, как бесконечный кошмар. Она находилась в состоянии даже не горя, а полного, непримиримого разлада с миром. «Пасха приближалась. Праздничная суета, как ржавчина, переедала сердце. Безграничную покинутость, одиночество среди людей и положительную ненависть к миру, который обнажил свой голый скелет, – все это нужно было еще скрывать под разными личинами и по разным житейским соображениям». Как-то раз муж, который взирал на Нину с оторопью и жалостью, повез ее в Страстную неделю покупать подарки родственникам.
