Бедная Нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская) - [10]
Ох, как удобно все свои пороки свалить на другого…
Однако, очень может статься, Белый не вполне ошибался. Брюсов – «маг-заклинатель, рысь, рыскающая по подозрительным оккультным трущобам», – был искушен в оккультных науках, поэтому вполне возможны такие гипнотические эксперименты с его стороны. Нине Петровской часто приходилось участвовать вместе с ним в спиритических сеансах – он был превосходный медиум, и сеансы проходили удивительно удачно; Брюсов верил в переселение душ и декларировал это в стихах:
Словесные дуэли между двумя поэтами между тем продолжались. Белый называл Брюсова черным магом и пророчил, что свет победит тьму. Брюсов отвечал, что мрак победит тьму. Доходило до смешного: если Белый за столом провозглашал тост: «Я пью за свет!», то Брюсов непременно вскакивал и восклицал: «За тьму!» Доходило до того, что Белый жаловался на «медиумические явления», происходящие в его квартире: мгновенно гасла лампа, полная керосину, раздавались непонятные стуки, шепот, звуки выстрелов…
Защита Брюсовым тьмы, несомненно, была лишь умелым исполнением роли, набором психологических приемов в затеянной им дуэли-маскараде, и она имела под собой основой не только борьбу за женщину, но и противостояние мировоззренческих систем двух мужчин.
Нет… она имела под собой не только противостояние мировоззренческих систем двух мужчин, но и борьбу за женщину. Да, так точнее.
Нина, которая Брюсова еще не полюбила, но уже готова была полюбить, видела его тем женским взором, который позволяет проницать очень многие тайны мужской души. Она сразу поняла, что ничего, кроме облика лубочного демона, не узрел Белый в личности Брюсова – личности глубокой, неисчерпаемой, неповторимой…
«Однажды, еще до нашего знакомства, в доме друга В. Брюсова – Ланга-Миропольского – я долго смотрела на портрет двадцатилетнего Брюсова. Пламенные глаза в углевых чертах ресниц, резкая горизонтальная морщина на переносье, высокий взлет мефистофельски сросшихся бровей, надменно сжатые, детские, нежные губы…»
Когда женщина видит в мужчине ребенка, когда испытывает не только желание, но и жалость, но и нежность, она начинает любить его. Нине чудилось, что она одна, одна-единственная из всего окружения этого поэта-демона разглядела внутреннюю сущность, незащищенность, слабость Брюсова.
Но любовь, которая делала ее прозорливой, делала ее одновременно и слепой. Она не замечала или не хотела замечать того, что для врага очевидно, – беспощадное к себе и другим кредо Брюсова:
Ей понадобится прожить вблизи этого человека семь лет, чтобы понять наконец: она ошибалась в нем с самой первой минуты, гораздо более правы были его враги со своими ехидно прищуренными глазами, а не она со своими, широко распахнутыми навстречу любви. Только незадолго до смерти, в последних воспоминаниях своих она поставит диагноз своей страсти и вынесет приговор тому, кого столь сильно и трагически любила:
«Он подставлял лицо и душу палящему зною пламенных языков и, сгорая, страдая, изнемогая всю жизнь, исчислял градусы температуры своих костров. Это было его сущностью, подвигом, жертвой на алтарь искусства, не оцененной не только далекими, но даже и близкими, ибо существовать рядом с таким человеком тоже требовало неисчислимых и, хуже всего, не экстатических, а бытовых, серых, незаметных жертв.
Для одной прекрасной линии своего будущего памятника он, не задумываясь, зачеркнул бы самую дорогую ему жизнь».
Да, жертв на счету этого демона в образе человеческом, этого бытового и поэтического мага было много, однако Нина, конечно, имела в виду только свою собственную жизнь, им зачеркнутую.
Прославь исступленную боль… Никто, наверное, кроме самого Брюсова, не знал, была ли его боль хоть раз в жизни подлинной или всегда оказывалась наигранной – может статься, он и сам этого не знал, но уж девочка Ниночка, о которой он напишет в один из дней их бурного романа это щемящее и наивное стихотворение, – девочка Ниночка уж точно болела.
