Бедлам в огне - [22]

Грегори умел обратить комплимент в претензию, и я уже собирался заметить, что если он недоволен моим выступлением, то лучше бы читал свои отрывки сам, но промолчал. Я решил быть любезным:

– Спасибо, Грегори.

– С явкой, правда, напряг, – сказал он, – но я склонен винить эту бабу из магазина. Ей нельзя поручить даже организацию пердежа в цехе печеной фасоли.

– Она хотела как лучше, – сказал я, не вполне понимая, с какой стати защищаю Рут Харрис.

– В следующий раз все будет по-другому, – заявил Грегори.

– Думаешь, будет следующий раз?

– Как знать. Как знать, – загадочно отозвался он.

Официантка принесла сандвичи. Грегори впился зубами в белый хлеб, откусил и с усилием сглотнул. Непрожеванный сандвич застрял в горле, мешая говорить, но Грегори наконец пропихнул кусок и сказал:

– Так нельзя, Майк. Я не могу тебе лгать. Я трахнул твою подружку.

Он произнес эти слова достаточно громко, чтобы двое работяг за соседним столиком оторвали взгляды от газет и ухмыльнулись.

– Николу? – уточнил я.

– Понятное дело, Николу.

– Правда? – Меня изумила дикость услышанного. – Правда?

– Мы вместе возвращались в Лондон и в поезде разговорились.

– И ты сказал ей, кто ты такой?

– А не нужно было. Она и так все поняла. Она очень умная. А там одно за другое, и, понимаешь, мы пошли к ней, ну там это и случилось. Не бог весть что, и мне не особо понравилось, и я считаю, что она сделала это для того, чтобы позлить тебя, но это случилось.

Что я должен был делать или говорить? Казалось, у меня есть только шаблонные ответы, словно искренность и настоящие чувства невозможны. Я знал, что нужно беситься от ярости, чувствовать себя обманутым, уязвленным, что я должен вспылить, наброситься на него с угрозами, ударить его, выплеснуть ему на колени горячий чай. В иных обстоятельствах, наверное, я бы так и поступил, но сейчас ни один из этих вариантов не годился. Ни один из них не выражал моих подлинных чувств.

Поэтому я лишь спросил:

– Зачем ты мне об этом говоришь?

– Потому что я верю в искренность. Возможно, я скот, но я честный скот.

– Хочешь, чтобы я сказал тебе спасибо? Поздравил тебя с твоей честностью?

– Не знаю я, чего хочу. Взбучки хорошей, наверное, заслуживаю.

– Извини, что не оправдал твоих ожиданий, – сказал я.

– Это всего лишь случайный перепихон, Майк, – льстиво проговорил он. – Всего лишь грубый, животный секс.

До сих пор Никола почему-то ни разу не связывалась у меня с грубым, животным сексом.

– Мне пора.

Я начал вылезать из-за стола, но Грегори схватил меня за руку. Работяги за соседним столиком снова оторвались от газет, на этот раз – с явным омерзением. Я быстро сел и отшвырнул руку Грегори. Наш колченогий столик закачался.

– Я хотел бы искупить вину, – сказал Грегори. – Я могу что-нибудь для тебя сделать? Что-нибудь хорошее?

Он мог, например, извиниться, но я уже понял, что в словаре Грегори нужных слов нет. Да и вправе ли я требовать извинений? Мои отношения с Николой, похоже, оказались даже менее жизнеспособными, чем я надеялся. Я не претендовал на то, что понимаю движения души Николы, но меня искренне изумляло, какого черта она переспала с Грегори.

– Я сделаю для тебя все, – повторил Грегори. – Серьезно.

– Ну что ж, мне кажется, одну любезность ты мне можешь оказать.

* * *

В тот же день я позвонил Николе и сказал, что не сержусь и не расстроен, но видеть ее больше не хочу, и вообще уезжаю, и пусть она не пытается со мной связаться. Никола ответила, что хорошо меня понимает. А затем я позвонил Алисии Кроу:

– Алисия. Я хочу кое в чем признаться.

– Признаться?

Я услышал ее голос, и она тут же возникла передо мной. Я видел ее лицо, волосы, глаза, ее очки, большое красное пальто; хотя, раз она сейчас в клинике, вряд ли на ней пальто. Я попробовал представить ее кабинет – он, конечно, меньше, чем у Линсейда, и, конечно, не такой пустой: на стене несколько картин, на столе – фотографии родных и близких, пара экзотических растений, быть может, ваза с цветами. Что это было: неизбежность или моя глупость? Разве не со всеми такое происходит? Мы звоним кому-то домой и воображаем дом. Слышим по телефону знакомый голос и представляем себе черты собеседника. А если голос незнакомый, разве мы не домысливаем лицо, визуально органичное особенностям голоса?

– Я не могу перестать думать о вас, – сказал я в качестве признания.

– И что это значит?

– Полагаю, это значит, что у клиники Линсейда есть преподаватель литературной композиции.

– Прекрасно, – сказала Алисия.

Голос ее звучал холодно и не так радостно, как мне хотелось, но я убедил себя, что работа – не то место, где дают волю чувствам. Я понятия не имел, что она там делает и в чем именно заключаются ее обязанности, но с легкостью уговорил себя, что у нее нет ни малейшей возможности шептать в трубку нежные глупости. Поэтому я тоже перешел на деловой тон. Задал несколько обыденных вопросов: о работе, о жалованье (оказалось больше, чем я мог вообразить), и нужно ли мне подготовиться, и не следует ли до приезда в клинику что-нибудь прочесть или изучить. Но Алисия стала уверять, что я могу положиться на свой природный талант, и я счел за благо довериться ее суждению. В завершение беседы она сказала, что надеется увидеть меня первого числа следующего месяца.