– последний сжег дневники Байрона. Мы согласились, что эти прецеденты не обязательно могут нас чему-нибудь научить.
– Если желаете, можете прочесть, – сказал я.
– Лучше воздержусь, – ответил Бентли, словно я предложил ему окунуться на Рождество в Северное море.
Меня его позиция устраивала. Лежащая между нами рукопись выглядела мертвой.
– К тому же я подозреваю, что вы уже приняли решение, – сказал он.
– Я знаю, что хочу сделать, но не уверен, что сделаю.
– Что вам мешает? Боитесь проклятия потомков?
– В каком-то смысле.
– И вам нужно получить благословение научного мира? По-моему, мнение ученых перестало иметь хоть какое-то значение.
– Думаю, вы очень удивитесь.
– Или вы просто хотите, чтобы я чиркнул первой спичкой?
– Возможно. Но мне кажется, истинная причина моего визита к вам в другом. Я хочу, чтобы случившееся обрело какую-то форму, какую-то законченность.
– Вы хотите, чтобы вещи описали полный круг? Не находите, что это несколько банально?
– Мне нужно почувствовать, что все кончилось.
– Почувствовать завершенность? Не так ли говорят в наше время?
– Да, – сказал я.
– Честно говоря, я не вполне понимаю, чего вы от меня ждете, Майкл. Чтобы я помог сжечь рукопись или уговорил вас не делать этого?
– Меня устроит любой вариант.
На какое-то время Бентли погрузился в размышления.
– Я считаю, что вы вправе поступить, как сочтете нужным, Майкл, но если хотите знать мое мнение, то мне кажется, сжигать рукопись Грегори – это как-то очень уж правильно, очень уж однозначно. Вы не находите?
– Уверен, что вы правы, – согласился я.
Он пригласил меня отобедать в колледже, но я отказался. Мы вежливо попрощались, я оставил его и через территорию колледжа вышел на улицы Кембриджа. Там было много опрятных, безобидных на вид студентов, рядом с которыми я чувствовал себя глубоким стариком. Неужели и я когда-то был таким же наивным, таким же неиспорченным?
Я добрел до реки и поднялся на Королевский мост. Мимо шли люди, и я боялся, что мой поступок будет выглядеть чересчур театральным, но никто не обращал внимания на то, что я собираюсь швырнуть в реку какую-то папку. Тогда я испугался, что рукопись может выудить из воды какой-нибудь студент, решивший покататься на лодке, но и на этот счет я зря беспокоился. Я разжал пальцы, рукопись мягко выскользнула из руки, ударилась о воду и буднично скрылась в речных глубинах. В этом не было никакой драматичности или завершенности, и уж определенно я не чувствовал никакой садистской радости, какую наверняка испытал бы от акта сожжения, но, возможно, это было только к лучшему. И так получилось неплохо. Дело сделано.
На станцию я возвращался кружным и не очень интересным путем, но мне требовалось подумать, принять кое-какое решение. Теперь я знал, что сделаю, когда вернусь домой. Я займусь тем, чему долго сопротивлялся и к чему так долго тянулся. Я начну писать. Название я уже придумал.
