Беде навстречу - [7]

— Нет, ничего. Дело во мне. Вот уж не подумала бы, что ты…

— …лесбиянка? О, теперь мне кажется, я это всегда знала, еще со школы. Одни письма училке физкультуры чего стоили.

— Мы все ей писали, — напомнила Мириам.

— Да, но некоторые относились к этому серьезней других, — улыбнулась Джуди.

— А где Дональд теперь?

— Где-то на Ближнем Востоке, насколько я слышала. Хоть бы писал, как у него дела, но не хочет. Гордость не позволяет. Жаль. Не вступи мы в брак, могли бы остаться добрыми друзьями.

Похоже, больше Джуди добавить было нечего, либо она не хотела.

— Может, по кофе? — Она удалилась в кухню, и Мириам осталась одна забавляться с котом и собственными мыслями. И кот, и мысли тем вечером были не особенно игривыми.

— Я бы хотела пойти на похороны твоей мамы, — долетел с кухни голос Джуди. — Ты не против?

— Конечно, нет.

— Я не очень хорошо ее знала, но порой видела в магазинах. Она у тебя всегда была такая модная!

— Да, была. Почему бы тебе не поехать со мной во главе кортежа?

— Я не родственница.

— Но мне бы этого хотелось. — Кот перевернулся во сне, подставив ласковым пальцам Мириам брюхо с густым зимним подшерстком. — Пожалуйста.

— Тогда спасибо. Я согласна.

Оставшиеся полтора часа они провели сначала за кофе, потом за виски, потом снова за виски, разговаривали о Гонконге и родителях, и наконец о памяти. Или, скорее, об иррациональной природе памяти. О том, что разум, запечатлевая события, выбирает престранные подробности, в то же время пренебрегая другими, куда более важными: помнит запах, когда произносятся нежности, а не сами слова; цвет обуви любимого человека, а не цвет глаз.

Наконец, глубоко за полночь, они расстались.

— Подъезжай ко мне около одиннадцати, — сказала Мириам. — Кортеж тронется в пятнадцать минут двенадцатого.

— Ясно. Тогда до завтра.

— До сегодня, — поправила Мириам.

— Точно, оно уже наступило. Будь осторожнее за рулем, милая. Ночь мерзкая.

Ночь и впрямь выдалась ветреная. По радио сообщали о сильных штормах в Ирландском море. Мириам осторожно ехала домой по пустым улицам. Те же самые порывы, что набрасывались на ее машину, взвихряли перед фарами листья, поднятые из мертвых. В Гонконге, подумала Мириам, в такое время на улицах кипит жизнь. А здесь? Только темные окна сонных домов, задернутые шторы, запертые двери. В уме она вернулась по своим следам за день к трем встречам, выделившим его из череды других. Мать, Джуди и Тропа духов. Мыслей хватило как раз до дома.

Той бурной ночью сон приходил урывками. Мириам то и дело будил звон крышек, сорванных с мусорных баков яростными порывами ветра, шум дождя, скрежет ветвей платана по стеклу.

На следующий день, в среду, первого декабря, дождь к рассвету превратился в мокрый снег.

Похороны получились невыносимыми. В лучшем случае это было практичное прощание с кем-то когда-то знакомым, но затем упущенным из виду; в худшем — бесстрастная торжественность и отлаженный ритуал с налетом безразличия, закончившийся тем, что лента транспортера увезла гроб за лиловые шторы к печи внизу. Когда он, вздрогнув, миновал эту театральную границу, Мириам невольно представила его изнутри. Мысленно увидела, как тело матери сотрясается при каждом крошечном рывке, который он делает на пути в огонь. Картина, хоть и внушенная себе самой, была практически нестерпима. Пришлось вонзить ногти в ладони, иначе она бы вскочила с места и остановила церемонию, потребовала сорвать с гроба крышку и, путаясь в саване, еще раз вскинула на руки пустое тело матери, чтобы любя, с обожанием ее поблагодарить. Этот миг был хуже всего, она сдерживала себя, пока не сошелся занавес, а затем все закончилось.

Если сравнивать с другими прощаниями, это хоть и было формальным, но благодаря своей простоте претендовало на некоторое достоинство. Когда Мириам и Джуди покинули крошечную часовню из красного кирпича, на них набросился пронизывающий ветер. Другие участники похорон, бормоча благодарности, уже несколько смущенно рассаживались по машинам. В воздухе кружили снежные хлопья. Слишком крупные и слишком мокрые, они тут же таяли, падая на землю, но из-за них мрачные окрестности выглядели еще негостеприимнее. У Мириам ныли зубы, и боль отдавалась в глазах.

— Милая, мы должны снова встретиться, пока ты не уехала, — подхватила ее под руку Джуди.

Мириам кивнула. До отъезда меньше суток, сегодня она ждет предвещающий свободу звонок Бойда. Муж обещал позвонить, а он трогательно придерживается обязательств. С того конца телефонной линии наверняка повеет жаром улицы.

— Сегодня… — предложила Мириам. — Приходи ко мне сегодня.

— Уверена? Небось несладко находиться в том доме?

— Да нет. Уже нет.

Уже нет. Вероника ушла раз и навсегда. Дом больше не чувствовался таковым.

— Предстоит еще много уборки. Хочу освободить его от маминых вещей, перед тем как передам агентам по недвижимости. Не по себе от мысли, что чужаки станут в них рыться.

Джуди поддакнула:

— Помочь, или буду мешать?

— Вечер в трудах?

— Ага.

— В семь?

— Давай в семь.

Внезапно от сильного порыва ветра у Мириам перехватило дыхание. Задержавшиеся участники похорон спешно спрятались в теплые салоны машин. Одна мамина соседка — Мириам никак не могла запомнить ее имя — осталась без шляпы. Ее сдуло и покатило по Лужайке Памяти, а пучеглазый супруг женщины неуклюже погнался за беглянкой по удобренной прахом траве.