Бедабеда - [14]

Если бы не Нинка, я бы с ума сошла. Настя ее всегда боялась, и если мне могла соврать, то тете Нине – никогда. Да и Нинка не церемонилась. Спросила в лоб, без всяких психологических выкрутасов, пообещав в случае вранья заставить Настю делать сто выпрыгиваний – когда надо низко присесть и высоко выпрыгнуть. Настя рассмеялась и несколько раз подпрыгнула, сказав, что это ерунда. Нинка кивнула и заставила Настю прыгать. После двадцатого раза Настя призналась, что просто хотела произвести впечатление. В художественной студии тоже, как оказалось, требовалось прилагать усилия. А Настя всегда была ленивой. И вдруг моя дочь поняла, что может запросто нарисовать крест, холмик, гроб и человека без всяких пропорций, лежащего в гробу. Быстро сообразила, что этим может привлечь внимание к собственной персоне и выделиться на фоне остальных детей. Все, кто видел ее рисунки, впадали в ступор и начинали бегать и суетиться. Мне позвонила ее учительница и попросила срочно зайти. Настя все слышала и намотала себе на ус. А потом я носилась с ней по врачам, исполняла все желания, и она вдруг стала звездой. Девочкой, которая привлекает внимание без всякого усилия. Всего-то требовалось измарать очередной лист крестами и холмиками. Ну цветочки добавить. Нинка тогда хохотала и сказала, что я дура, раз сама не смогла заметить очевидного. Настя перестала рисовать могилы, как только педагог сказала, что это ерунда. Хочешь рисовать могилы, так иди на кладбище и рисуй с натуры. А сначала надо узнать, что такое линия горизонта, как соблюдать пропорции. Настя тут же стала нормальной, но отказалась ходить на рисование.

Впрочем, у Насти все-таки обнаружился настоящий талант – она «ассимилировалась», как хамелеон, принимала образ мыслей, взгляды, привычки мужчины, с которым жила. Она могла бы, наверное, стать неплохой актрисой, но и там требовалось хотя бы минимальное обучение мастерству. Людмила Никандровна, заметив способность дочери менять личность, а не внешность, испугалась не на шутку. С Настей происходили глубинные перемены – изменялись походка, манера отбрасывать прядь волос, жестикуляция, становившаяся то скупой, то бурной. Если бы Настя меняла стили в одежде, как делают все женщины, если бы экспериментировала с прической, макияжем – это было бы не так страшно. Точнее, совсем не страшно. Людмила Никандровна смотрела, как ее дочь, ее родная дочь, которую она родила, вырастила, меняется на глазах, превращаясь в другую, незнакомую женщину, которая отчего-то имеет Настину внешность и Настин голос. Людмила Никандровна даже иногда сама с собой шутила – мол, Настино тело опять позаимствовали инопланетяне. О том, что Людмилу Никандровну пугают изменения личности собственной дочери, знала только Нинка.

– Я говорила тебе, по жопе надо было вовремя дать, – говорила та. – И нашла бы ей секцию какую-нибудь, да хоть на штангу бы записала.

К счастью или несчастью, Настя так же быстро менялась в обратном направлении, если переживала драму. Естественно, все изменения были связаны у нее с любовью – в этот раз точно, на всю жизнь. Избранников Настя боготворила и не принимала ни малейшей критики в адрес очередного принца. Стоило Людмиле Никандровне хотя бы пошутить, Настя взбрыкивала, собирала вещи и уходила. Да, в этом тоже заключалась огромная проблема – дочь Людмилы Никандровны была абсолютно лишена чувства юмора. Она не умела шутить, смеяться просто так, не говоря уже о том, чтобы шутить над собой. Зато это качество в полной мере досталось Марьяше – та шутки чувствовала, любила и очень ценила.

Настя вышла замуж за отца Марьяши, будучи на девятом месяце беременности, хотя в загс вовсе не собиралась. На тот момент она, как и ее избранник, Евгений, считала, что печать в паспорте полная ерунда, а брак – изживший себя институт. Людмила Никандровна убеждала, просила, умоляла. Отчего-то ей казалось, что «официальные узы брака» заставят Настю отнестись ответственнее к предстоящему материнству и собственной судьбе. Так происходит со многими женщинами, для которых свадьба со всеми положенными атрибутами становится чем-то вроде антидепрессанта. Уходят лишние, пустые тревоги, пропадают панические атаки, и, пусть на время, наступает спокойствие. Людмила Никандровна мечтала, чтобы Настя наконец «угомонилась», почувствовала себя женой, семейной женщиной. Беременности дочери Людмила Никандровна тоже радовалась, опять же в смысле возможной переоценки ценностей. Ребенок – новый этап, другие заботы, иные страхи, новые желания, стремления. Людмила Никандровна готова была убеждать и уговаривать дочь до исступления, но Настя согласилась достаточно легко.

– А что, даже прикольно будет, если я рожу прямо в загсе.

По срокам выходило именно так – Настя имела все шансы родить прямо в свадебном платье при обмене кольцами.

Евгений тоже легко согласился на брак. Выяснилось, что его мать со своей стороны проводила беседы с сыном и настаивала на браке «из соображений приличия». Она не хотела, чтобы ее сына считали подлецом. Правда, приговаривала: «Потом, если что, разведешься. Ребенок еще никого не останавливал. Но хотя бы ты будешь считаться честным человеком». Об этом Людмиле Никандровне рассказала Настя.