Беда - [3]

Таким же он увидел и лицо брата, когда они приехали в больницу.

Красные пятна на его мертвенно-белой коже выглядели жутко: великолепный загар, которым всегда отличался Франклин, исчез без следа, уступив место этой страшной бледности. Мать Генри замерла у изножья кровати, вцепившись в ее алюминиевую спинку и глядя на сына широко раскрытыми, немигающими глазами. Отец стоял рядом – прямой, напряженный, руки подняты к лицу. Оба не сняли плащей. И оба молчали.

Генри присел к брату на кровать. На лице Франклина была прозрачная пластиковая маска, и он дышал через прозрачную пластиковую трубку, которая уходила куда-то за его голову. Его глаза, распухшие и в синяках, были закрыты. Правая рука, белая и неподвижная, аккуратно лежала вдоль тела, поверх простыни. Из сгиба локтя выныривала еще одна прозрачная пластиковая трубка. На ногтях запеклась кровь. Сначала Генри подумал, что другая рука спрятана под простыней. Но ее там не было. Ее вообще не было.

Около маски, закрывающей рот Франклина, блестела струйка слюны. Генри поднял руку, чтобы ее вытереть.

– Не трогай, – сказал отец.

Мать тихонько застонала.

В тот вечер Генри долго сидел на кровати брата, пока родители приходили и уходили, приходили и уходили: надо было говорить с врачами и принимать медицинские решения. «Сделаем еще одну сканограмму мозга, пока состояние стабильное», – сказал доктор Бертон. «Сначала снимем лишнее давление, потом определим, насколько сильно он пострадал», – сказал доктор Джайлз. Были двое городских полицейских: они официально уведомили Смитов о том, что водитель машины, которая сбила их сына во время бега трусцой, уже арестован.

Франклин никогда не бегал трусцой, подумал Генри. Он бегал по-настоящему.

Был отец Бревуд, который достаточно повидал на своем веку и потому ограничился молитвой. А еще был репортер из «Блайтбери кроникл», который почуял, что может раздобыть материал поинтересней счета последнего матча по регби, и успел проскользнуть в палату Франклина и сделать пару фотографий, прежде чем двое полицейских вывели его оттуда под руки и запихнули в лифт.

Когда сработала репортерская вспышка, Франклин открыл глаза. Но он не моргнул. Он смотрел прямо вперед – неподвижно, сосредоточенно. На что он смотрит? – подумал Генри. Он поводил рукой у Франклина перед глазами, но взгляд брата был сфокусирован на чем-то за его пальцами, как будто он видел сквозь них.

– Франклин, – сказал Генри.

Глаза брата закрылись.

Поздно ночью, когда ждать было уже нечего, родители Генри решили вернуться домой. Когда приезжали полицейские, Луиза еще не вернулась; ей до сих пор никто ничего не сказал. Родители попытались увести с собой и Генри. «Сегодня мы больше ничего не можем сделать», – сказала мать.

Генри пропустил это мимо ушей.

Раньше он никогда не пропускал мимо ушей слова матери.

После долгого-долгого молчания родители ушли. Генри остался сидеть у Франклина на кровати.

Холод. Тихо гудит лампа на потолке, погромыхивает и клацает дверьми лифт. Пахнет антисептиком, чистыми простынями, повязками, но сквозь эти запахи пробивается едва заметный гниловатый душок. Снаружи доносятся шаги медсестры – она обходит почти пустые коридоры с уверенностью человека, знающего, что весь мир спит и его нельзя будить.

Генри охватило странное спокойствие… и чувство вины за это спокойствие. Но в палате было сумрачно, и его брат лежал абсолютно тихо. Он слышал, как Франклин дышит – ритм его дыханию задавал аппарат, который беззвучно работал за изголовьем.

В единственном окне палаты отражалась лампа, горевшая над кроватью, – это мешало видеть, что творится за стенами больницы. Иногда Генри подходил к окну и прижимался лбом к холодному стеклу, чтобы выглянуть на улицу. С течением времени он стал делать это все чаще и чаще. Ему нужно было напоминать себе, что эта комната – не весь мир.

Перед самым рассветом пришла медсестра сменить повязку на культе.

– Может, выйдешь на минутку? – спросила она.

Генри покачал головой. Он хотел остаться. Хотел видеть все.

– Я бы на твоем месте вышла, – сказала сестра.

Она вывела его в коридор и дальше, за угол, а там усадила на кожаное кресло у дежурного поста. Он оперся затылком о стену и закрыл глаза.

И увидел, как они с братом, подтягивая на плечах рюкзаки, шагают через Ворота и все выше, выше, прямо к Лезвию Ножа, и Франклин оборачивается к нему и говорит: «Я знал, что ты сможешь. С самого начала знал», – и Генри кивает, потому что тут и не надо ничего отвечать.

На следующее утро, придя в больницу, родители нашли Генри спящим в кожаном кресле. Одна из сестер укрыла его куцым полосатым одеялом, и он съежился, пытаясь спрятаться под него целиком.

Они разбудили его и вместе вернулись в палату к Франклину. Там ничего не изменилось. Франклин лежит неподвижно. Те же прозрачная пластиковая маска и трубки. Его глаза закрыты. Дышит по-прежнему в такт с бесшумно работающим аппаратом. Заново перевязанная культя уже с пятном на конце. Генри показалось, он чувствует запах того, что испачкало повязку.

Разве только одно было по-другому: взошло солнце, и Генри видел, что делается за окном.