Беда - [9]

— С ума вы спятили, он же разобьется! — закричала Даша.

— А там останется, так здравствовать будет? — огрызнулся Тогойкин и, сняв пальто, бросил его на снег.

— Ну, не ругайтесь… Ну, пожалуйста, не ругайтесь! — взмолилась Катя. Она говорила так трогательно, так жалобно, что, будь это в иной обстановке, все бы наверняка рассмеялись.

Тогойкин утоптал ногами снег, нашел надежную опору и, размахнувшись, снова с силой швырнул веревку. Сук взлетел на сей раз гораздо выше, зацепился за ветвь, и веревка осталась качаться наверху. Тогойкин отломил мерзлую ветку, зацепил ею болтающийся на веревке сук и подтянул. Тогда другой конец поднялся слишком высоко. Веревка была коротка.

— Постойте!..

Все обернулись. Это запыхавшийся Коловоротов ковылял к ним на помощь, подняв кверху руку с веревкой. Он нашел ее по пути.

Вася побежал навстречу Коловоротову, выхватил у него из рук веревку и бегом бросился назад. Тут же стянули с дерева первую веревку, связали ее со второй и снова закинули. Теперь все было в порядке. Нужно было тянуть за оба конца. Дерево начало немного поддаваться. Человек наверху застонал громче.

— Погодите-ка, — спокойно сказал Коловоротов. Все головы повернулись к нему. — Сделайте на концах веревки широкие петли и загрузите их чем-нибудь потяжелее. Может быть, оттуда притащим…

— Чего, кого притащим… — начала Катя Соловьева, но Тогойкин толчком локтя остановил ее и сразу же принялся вывязывать петли.

Кто сколько мог, натащили веток и палок и начали засовывать их в петли. Потом стали тянуть за оба конца веревки, и вот зазор между стволами несколько расширился.

Человек на дереве застонал еще громче. И люди на земле еще больше заволновались.

— Погодите-ка… — снова сказал Коловоротов. Он поднял руки, встал прямо под деревьями и позвал Тогойкина. — Вот гляди. Когда он начнет падать, его надо толкнуть вот так, на лету, в сторону… Вот так, вот так… — Он несколько раз толкнул ладонями воздух.

Тогойкин стал на место Коловоротова, а тот, припадая на больную ногу, отошел и взялся за веревку.

— Ну, давайте, тихонько… А ты будь настороже!

Скрипело мерзлое дерево. Люди тяжело дышали. Зазор между стволами становился все шире. И вот человека отпустило, он скользнул вниз головой, но зацепился голенищем за торчащий сук и задержался на миг.

— Берегись! — крикнул Коловоротов.

И тут человек сорвался. Тогойкин успел на лету толкнуть его. Взметнув снежную пыль, он тяжело плюхнулся в глубокий сугроб.

Оба парня и обе девушки с криком бросились туда, налетев друг на друга. Все разом закопошились, разгребая снег.

— Погодите-ка… — послышался голос Коловоротова, но на него никто не обратил внимания. Молодые люди подняли Иванова на руки и, не зная, что делать дальше, топтались на месте. — Погодите, говорю. Уложите его сюда, а потом… — Коловоротов говорил, расстилая на снегу пальто, брошенное Тогойкиным.

Бережно уложив Иванова на пальто, все молча окружили его.

— Скончался, — чуть слышно пробормотала Катя. — Скончался!.. И он!.. — вскрикнула она, упала на колени, рванулась было к лежавшему, но уткнулась лицом в снег и замерла.

— Разве он мог остаться в живых! — зло покосилась на Тогойкина Даша. — С такой высоты упал!

— Тише вы! Он жив! — спокойно проговорил Коловоротов.

— А? Что? — засуетилась Катя. — Что, что вы говорите!..

Мертвенно-бледное лицо Иванова начало розоветь.

— Иван Васильевич! — Вася Губин хотел броситься на грудь лежавшему, но Коловоротов остановил его рукой.

— Милый!

— Дорогой мой!

Обе девушки хотели склониться над ним, но Коловоротов и их мягко отстранил.

— Давайте лучше понесем его. Только очень, очень осторожно.

Малорослого, худенького и на удивление большеносого капитана, парторга управления авиатрассы Ивана Васильевича Иванова подняли на кожаном пальто Тогойкина и понесли к самолету.

IV

Полежав некоторое время молча, капитан Фокин весьма мирным тоном спросил:

— И что же это он тебе показывал?

— Кто? — Попов почему-то смешался. — А! Ведь мы лежим на пакле.

— Ну?

— Паклю подстелили, мы с вами лежим на пакле.

— Ну? — Голос капитана стал строже. — Что же из того?.. Что же из того, спрашиваю я?

— Ничего… Но можно ведь спичку случайно уронить.

— Понял! Горящую спичку уронить на паклю. Я понял. И ты обещал следить за этим. Но ведь мы с тобой тут вдвоем.

— Втроем, товарищ капитан!..

Калмыков, почти никогда не вынимавший изо рта трубки, сейчас в таком состоянии, что о табаке и спичках говорить не приходится. Так что он не в счет. Значит, сержант Попов должен следить за ним, начальником снабжения, капитаном Фокиным. О том, что опасно курить, лежа на пакле, понимает, значит, только он, сержант Попов! А капитан Фокин… Однако хорошо было бы разок затянуться!..

И вдруг ему невыносимо захотелось курить. В горле и в груди появилось ощущение легкого зуда и жжения. Так всегда бывает у курильщика, когда нет табака или когда нельзя курить. Какого черта напомнил о спичках этот старый колхозник в меховых галошах шерстью наружу!

Чтобы не думать о куреве и отвлечься от возникшего чувства обиды, Фокин застонал. Он стонал протяжно и настойчиво. А в голову лезли невеселые мысли.

Едва ли Иванов остался в живых… Почему они не идут? А не уйдут ли они, бросив их здесь?.. Нет, нельзя так плохо думать о людях. Нельзя! — упрекнул он вроде бы кого-то, кто внушал ему эти дурные мысли. Но этот кто-то оказался весьма хитроумным и изворотливым субъектом. Но ведь он, капитан Фокин, не говорит, что они нарочно сговорились и покинули самолет. Просто могли же они разойтись в разные стороны в поисках людей, в поисках дороги… Могли замерзнуть, могли, наконец, заблудиться… Нет, Эдуард Леонтьевич, нет, не надо выкручиваться. Это нехорошо, нехорошо! Нельзя так думать о своих товарищах… А вот закурить было бы неплохо. И чего ради этот тип напомнил о спичках!.. Что это? Вроде бы каркнул ворон… Наверно, зарится на покойников, от жадности слюни глотает. А разве ворон зимует в такой пустынной тайге?.. Тьфу ты, надо же было напомнить о табаке!..