Беда - [86]

— Ты подожди действовать, пока я не привезу указаний. Не разбрасывайся людьми и живым транспортом колхоза!

— Нет, так не пойдет.

— Решил выслужиться? Смотри, сломаешь последнюю ногу в погоне за славой!

— Что-о?

— Ведь ты даже на войне не добыл славы.

Глаза Тимофея загорелись недобрым огнем, мускулы на щеках напряглись, голова несколько раз дернулась, и он процедил сквозь зубы только одно слово:

— Ду-ур-ра-ак!

— Вы слышали, товарищи? Я это так не оставлю! Меня оскорбили!

— А разве не ты его оскорбил! — внезапно заорал возмущенный Тогойкин и, шагнув к Джергееву, остановился. — Разве не ты его первым оскорбил за то, что он проявил заботу о погибающих людях?

— Раз так, то я… — Джергеев встряхнул кудрями и одновременно косматой шапкой, которую он держал в протянутой вперед руке, словно бы защищаясь от кого-то, и широкими, журавлиными шагами вышел из избы.

— Постой, а письмо! — крикнул ему вдогонку Тимофей. — Э, да ладно, пусть уходит… — сказал он, обернувшись к Тогойкину. — Все-таки даст знать. А то у нас телефон позавчера онемел. Ну ладно, я — в больницу. Узнаю, сама ли поедет наша старушка или пошлет молодого фельдшера. А на обратном пути зайду в правление. Ты пока отдохни.

Тогойкин бросился к пальто.

— Нет, и я пойду!

— Куда?

— Как куда? Съезжу с тобой в больницу, а потом к своим!

— Ты так решил? Пожалуй, ты прав… Майя!

Пока Тимофей шептался о чем-то с женой, Тогойкин вышел и остановился около Басыкыя, с хрустом жевавшего душистое зеленое сено. Скоро, опираясь на костыли, широкими прыжками подошел Тимофей Титов.

Когда они приехали в больницу, стоявшую на отшибе от поселка, их просили немного подождать в коридоре, пока не освободится врач. Но вот из какой-то палаты вышла худенькая старая женщина с коротко стриженными седыми волосами. У нее были такие резкие и сильные движения, что казалось, вот-вот слетит пенсне с носа.

— Здравствуйте!

Она уже обо всем знала и решила ехать сама. Она хотела после обхода больных пойти в правление и повидаться с человеком, прибывшим с разбившегося самолета. Надо же знать, в каком состоянии люди, чтобы взять с собой все необходимое. Узнав, что Тогойкин и есть тот человек, она сорвала с носа пенсне, закинула голову, потому что была мала ростом, и, выкатив свои синие близорукие глаза, с интересом разглядывала Николая. Всю свою суровость и грубоватые жесты, казалось, сорвала она вместе с пенсне.

— Как, вы оттуда? — спросила она, слегка постукивая своим пенсне по груди Тогойкина.

— На лыжах приехал.

— На лыжах? А по-моему, на лыжах не ездят, а ходят. Ну ладно! Садитесь, Тимофей Иванович.

— Нет, я постою.

Она подергала Титова за рукав шинели и заставила его сесть на скамейку, а сама, то складывая руки на груди, то закладывая их за спину, ходила вокруг Тогойкина и расспрашивала его об оставшихся в тайге.

— Вот ка-а-кой вы па-а-рень! «На лыжах приехал»! — Старуха молодо и весело засмеялась и покачала головой. Затем быстро обернулась к Титову: — Тимофей Иванович, на перевязку!

Но он не пошел, пообещав непременно прийти вечером.

— Ладно… — Она кинула пенсне на нос и, сразу став строгой и суровой, быстро зашагала по коридору.

Титов и Тогойкин поехали в правление.

— Анна Алексеевна чудеснейший человек! — сказал председатель. — К нам она приехала минувшей осенью. Представь, тоже воевала. Потом болела. И вот теперь в нашей больнице хозяйничает. Замечательный хирург. Я принес в себе от фашистов довольно много железа. Три осколка она вытащила, еще штук шесть осталось. Но они меня не тревожат. А вот нога раздурилась. Открылась рана. Анна Алексеевна говорит — надо еще подкоротить. Не знаю, сколько раз еще придется ее укорачивать, чтобы она наконец перестала меня мучить. Если б зажил этот проклятый обрубок, я бы сделал протез, научился бы ходить с палочкой и сразу стал бы просто хромым человеком… Днем вот забываюсь в этой сумятице, а ночью… — Титов так и не договорил, что ночью, подумав, видимо, что все это неинтересно его спутнику, раз он все время молчит.

А Тогойкин молчал потому, что был слишком взволнован и не знал, как выразить свое сочувствие, свою симпатию этому прекрасному, мужественному человеку. Подумать только — у него нет времени даже на то, чтоб перевязать открывшуюся рану. И про такого человека негодяй Джергеев посмел сказать, что он даже на войне не добыл славы! Но, может быть, Джергеев сам добыл там славу? Нет, конечно, тогда бы он не стал оскорблять безногого солдата. Это просто изворотливый тип, привыкший краснобайствовать и жить за чужой счет.

— Стой! — натянув вожжи, громко закричал Тимофей. — Огонньор!.. Огонньор!.. — Но семенивший по боковой дорожке сухонький старичок даже не обернулся. — Эх, не услышал! И видеть стал плохо, и на уши слабоват. Разве только поймать его.

Тогойкин выскочил из саней и нагнал старика.

— Ой-ох! — Старик, резко оборачиваясь, зацепил одной ногой за другую и упал бы, если б Тогойкин не подхватил его. — А ну-ка, парень, не видел ты сына Охочего Ивана? — спросил старик неожиданно звонким голосом.

— Спроси, что там у него? — крикнул с саней Тимофей.

— Тимофея-председателя, говорю, не видел? По телефону звонили из района. В бегах за ним совсем запарился. Когда надо, ни одного пучеглазого нет рядом.