Беда - [102]

Тогойкин и Никитин перенесли Иванова во вторую палатку и пошли в самолет за Фокиным. Видя, что они долго не возвращаются, Катя решила узнать, в чем дело.

— Фокин не хочет, — вернувшись, сказала она смущенно, — он просит, чтобы вы сами, Анна Алексеевна, пришли к нему… Пожалуйста…

Помолчав некоторое время, Анна Алексеевна тихо спросила:

— Это ведь тот товарищ, который говорил о закалке? Ну что же, возьмите лампы, пойдемте.

Усталый, старый человек, она уперлась ладонями в колени и, тяжело поднявшись, направилась к выходу. Фокин встретил врача с ликованием:

— Вот смотрите, учитесь, герои! Ведь я же вам говорил, что человек самой гуманной в мире профессии и верная дочь великого русского народа Анна Алексеевна обязательно придет сюда!

— Как и остальным, вам следовало бы перейти туда, товарищ.

Не спуская с врача глаз, — невинно-голубые, они так не вязались с его обликом, — Фокин просительно и несколько капризно заговорил:

— Ведь я один остался, Анна Алексеевна… Пожалуйста, я прошу вас осмотреть меня здесь.

— Но ведь там, в специальной палатке, светло, тепло и чисто.

— Я человек неприхотливый. Мне и здесь хорошо.

— Но там лучше.

— Я боялся получить лишнюю травму.

— Какая еще травма?

— Да разве они санитары! Хватают людей и кидают на носилки, словно это не люди, а чурки. Я видел!

— Товарищ, это неправда!

— Они уже успели наговорить вам обо мне?

— Вы очень дурно думаете о людях… Ну, девушки, разденьте товарища…

По окончании осмотра Анна Алексеевна сказала Фокину:

— Я считаю, что вам следовало бы ходить. У вас ушиб правой лопатки, возможно, есть трещина, но перелома нет.

— Если бы я мог ходить, я бы с огромной радостью…

III

Как только Прокопий Титов и Семен Тугутов пригнали оленей, люди поели и начали собираться в дорогу. Все делалось четко и быстро. Какие-либо сомнения выражал разве что один Фокин. Сначала он поднял ненужный шум, чтобы не забыли в спешке погибших летчиков. Узнав о том, что летчиков первыми уложили на нарты, он будто успокоился, но вдруг стал упрашивать, чтобы его везли подальше от них. Получив обещание исполнить его просьбу, он помолчал немного, но забеспокоился о своем бочонке с маслом и двух коврах. Услыхав, что бочонок с маслом уже погружен, что в один ковер завернуты летчики, а второй подстелен ему самому, он вроде бы окончательно успокоился. И все-таки, когда его вынесли на носилках и уложили на нарты, он снова учинил скандал. Выяснилось, что назначенный каюром на его нарты Семен Тугутов не знает русского языка.

— Как же я поеду по зимней тайге с глухонемым человеком? — выкрикивал он, давясь слезами. — Ведь он не поймет, даже если я буду умирать!

А Семен не только не умел говорить по-русски, но даже и родным якутским языком пользовался весьма скупо. Словом, было решено, что с Фокиным поедет Лука Лукич, а Семен повезет Иванова. Когда и этот конфликт был улажен, весь обоз тронулся в путь.

Пламя оставленного костра трепетало и размахивало огненными крыльями, освещая затерянную в тайге снежную поляну, снова ставшую безлюдной.

Под покровом густого пара от собственного дыхания, отдохнувшие олени бежали дружно и легко. Рога, рога, рога… Издали могло показаться, что передвигается таежный лесок.

Старик Иван с Тогойкиным ехали на первых нартах. Их везли два лучших быка. Поднявшись вместе со всеми до вершины таежного хребта, они вырвались вперед и постепенно стали отдаляться от остальных.

Старик оказался совсем несловоохотливым спутником. Но несмотря на это, ехать с ним было все-таки интересно. Пролетит ли над ними маленькая пичужка, протянется ли сбоку ниточка следов одинокого горностая, просвистит ли с дерева любопытная остроухая белочка, выпорхнет ли из куста с шумом и треском глухарь — он все приметит, все услышит, проявит ко всему живой интерес. А если они подъезжали к какому-либо пригорку или просто маленькому подъему, старик по-юношески соскакивал с саней, легко бежал за нартами, а потом ловко садился обратно.

Тогойкин старался следовать его примеру. Оказывается так вот, соскакивать с саней, потом пробежаться и снова сесть, очень полезно, лучше, чем сидеть сиднем в санях. Это и для тебя хороший отдых, а уж об оленях и говорить не приходится.

Старик изредка бормотал какие-то отрывочные слова и слегка трогал крупы оленей легонькой палкой — хореем. Животные, повинуясь ему, то замедляли, то ускоряли свой легкий бег.

Через определенные промежутки времени он вдруг останавливал оленей и давал им короткую передышку. Казалось, он насквозь видит такие места, где стоит оленю копнуть снег, как из-под него появятся обильные куртины свежего ягеля.

Пока олени кормятся, старик раскуривает трубку и тут уж охотно заводит разговор. Теперь он называет места, те, что они недавно проехали и куда скоро приедут. Не названным остается место настоящей стоянки.

Оказывается, все здесь было исхожено им вместе с Никушем. Вот на том мысу они с одного дерева свалили трех черных глухарей. А вон с верховьев того распадка однажды подняли двух сохатых, и только по его, Ивана, оплошности достался им один тощий бык, а жирная яловая лосиха ушла. И даже на это добрый Никуш не сказал ни одного обидного слова, не попрекнул его.