Becoming. Моя история - [44]

Однако, слушая Барака, я понимала, что его версия надежды выходит далеко за рамки моей. Одно дело – выбраться из тупикового места, поняла я. И совсем другое – попытаться вывести это место из тупика.

Меня снова охватило чувство того, насколько он особенный. Церковные дамы вокруг тоже постепенно начали кивать в знак одобрения, сопровождая его речь криками «Угу» и «Правильно!».

К концу речи голос Барака стал громче. Не являясь проповедником, он определенно проповедовал кое-что – свое видение. Он делал на нас ставку. Выбор, по его мнению, был таков: ты либо сдаешься, либо работаешь ради перемен.

– Что для нас лучше? – воззвал Барак к собравшимся. – Довольствоваться миром, каков он есть, или работать на благо мира, каким он должен быть?

Он позаимствовал эту фразу из книги, прочитанной еще в начале работы организатором, и я буду вспоминать ее еще на протяжении многих лет. Она приближала меня к пониманию мотивации Барака так близко, как только можно. Мир, каким он должен быть.

Женщина с малышом на коленях чуть не взорвалась.

– Вот именно! – взревела она, окончательно поверив в Барака. – Аминь!

Аминь, подумала я. Тоже окончательно в него поверив.

Перед тем как вернуться в университет, где-то в середине августа, Барак признался мне в любви. Чувство расцвело между нами столь быстро и естественно, что сам момент признания мне совершенно не запомнился. Я не помню, когда и как это произошло. Всего лишь нежное и многозначительное проговаривание того, что застало нас обоих врасплох. Хотя мы знали друг друга всего пару месяцев и хотя все это ужасно непрактично, мы были влюблены.

Теперь нам предстояло преодолеть расстояние в девятьсот миль[95]. Бараку оставалось учиться два года, и он сказал, что после окончания вуза надеется обосноваться в Чикаго. Конечно, я не могла бросить ради него свою жизнь. Как новичок в «Сидли», я понимала: следующий этап моей карьеры имеет решающее значение – именно он определит, стану я партнером или нет. Я сама училась на юридическом и знала, как занят будет Барак. К тому же его выбрали редактором «Юридического обозрения Гарварда», студенческого ежемесячника, который считался одним из лучших изданий о юриспруденции в стране. Быть избранным в редакционную команду – большая честь, но одновременно означает вкалывать полный рабочий день при огромной загрузке на учебе.

Нам оставался телефон. Учтите, это был 1989 год, когда телефоны еще не помещались в карманах. Никаких СМС, никаких эмоджи с поцелуйчиками. Телефон требовал как времени, так и взаимной доступности. Личные звонки можно было совершать только из дома, вечером, когда вы оба устали как собаки и мечтали только о сне.

Перед отъездом Барак сказал, что предпочитает письма. «Я не большой любитель телефонов» – так он выразился. Как будто это что-то значит. Ничего это не значило. Мы провели все лето в разговорах, и я не собиралась низводить нашу любовь до ленивого темпа почтовой службы. В этом заключалось еще одно небольшое различие между нами: Барак привык изливать свои чувства в письмах. Он вырос на письмах матери из Индонезии в тонких воздушных конвертах. Я же была из тех, кто предпочитает общение лицом к лицу: меня растили на воскресных обедах дедушки Саутсайда, где частенько приходилось кричать, чтобы тебя услышали. В моей семье предпочитали болтать. Отец, который недавно сменил машину на специальный универсал, приспособленный для инвалидов, все еще старался как можно чаще появляться в дверях своих кузенов. Его друзья, соседи и двоюродные братья и сестры тоже регулярно бывали на Эвклид-авеню, чтобы устроиться рядом с креслом папы в гостиной, рассказать о проблемах и попросить совета. Иногда к нему заглядывал за советом даже Дэвид, мой бывший парень. С телефоном у отца тоже не возникало проблем. Я видела, как он в течение многих лет почти каждый день звонил бабушке в Южную Каролину, чтобы справиться о новостях.

Я сказала Бараку, что если он хочет продолжать отношения, то лучше привыкнуть к телефону. «Если я не буду разговаривать с тобой, – заявила я, – мне придется найти парня, с которым можно поговорить». В каждой шутке есть доля шутки.

В общем, Бараку пришлось полюбить телефоны. Той осенью мы созванивались так часто, как только могли. Все еще оставаясь в ловушке собственных миров и расписаний, мы тем не менее продолжали делиться друг с другом каждой самой маленькой новостью. Я сочувствовала куче корпоративных налоговых дел, которые ему приходилось изучать, а он смеялся над тем, как я избавлялась от стресса, потея на аэробике после работы. Шли месяцы, а наши чувства оставались прежними. Для меня это означало, что одним вопросом в жизни стало меньше.

Я была частью команды по набору персонала в чикагский офис «Сидли и Остин». В наши задачи входило вербовать студентов Гарварда на летнюю практику в компанию. Будучи студенткой, я испытала на себе всю силу и искушение вербовочной машины. Я получила толстую, как словарь, брошюру, в которой перечислялись юридические фирмы со всей страны, заинтересованные в найме юристов из Гарварда. Казалось, с гарвардским дипломом можно работать в любом городе, в любой области права, будь то гигантская юридическая компания в Далласе или бизнес по продаже элитного жилья в Нью-Йорке. Если какая-то из этих фирм вас интересовала, вы могли попросить о собеседовании в кампусе. Если все шло хорошо, вас приглашали на «вылет», это означало, что вам купят билет на самолет, оплатят номер в пятизвездочном отеле и пригласят на очередное собеседование в офисе компании, за которым следовал обед с вином в компании рекрутеров вроде меня. Студенткой я воспользовалась возможностью слетать таким образом в Сан-Франциско и Лос-Анджелес, отчасти для того, чтобы проверить, как там обстоят дела в сфере интеллектуального права, отчасти, если честно, потому, что еще ни разу не была в Калифорнии.