Базельский мир - [32]

— Пойдемте со мной, я покажу вам!

В это время из дома вышла мадам Амман с тарелкой, накрытой салфеткой.

— Куда же вы собрались? — воскликнула она. — А как же мое печенье!

— Подожди, дорогая! — отмахнулся Амман. — Сейчас не до печенья!

Он повел нас к пристройке с отдельным входом.

— Это мастерская! — сказал он, открывая дверь, — Осторожно, ступеньки!

Мы оказались в просторной светлой комнате, в центре которой возвышалась конструкция, похожая на допотопный фрезерный станок. Амман подошел к нему и благоговейно погладил выкрашенный темно-зеленой краской металлический бок.

— Познакомьтесь, месье, это — Толстая Матильда, — Амман взялся за колесо с деревянной ручкой. — Машина моего деда. Он гравировал циферблаты для больших часовых марок, от многих из них сейчас остались лишь воспоминания, а машина работает, в полном порядке. Дед передал дело отцу, а отец мне. Мы и есть кабинотье! Швейцарские часы не делались на больших фабриках, куда рабочие приходят по звонку и уходят по звонку, это американцы построили такую фабрику на востоке, под боком у Германии.

— ИВЦ в Шафхаузене? — решил я блеснуть осведомленностью.

— Точно! — усмехнулся Амман. — А в наших краях часовщики всегда работали вот в таких «кабинетах», в своих домах, поэтому мы и называемся «кабинотье». Кто-то делает гравировку, кто-то стрелки, кто-то роспись на эмали. А ну-ка, Франсуа, покажи, мальчик мой, нашим гостям, как эта штука работает!

Франсуа с готовностью уселся за станок, включил лампу и размял пальцы, как пианист перед исполнением сложной пьесы.

— В станке уже установлена заготовка, — пояснил Амман. — Чтобы увидеть работу, вам понадобиться магическое стекло! — Он взялся за кронштейн с массивной лупой и переместил его так, чтобы нам было видно. — Начинай, мальчик мой!

Франсуа начал тихонько вращать колесо. Плавное вращение по сложной схеме передалось на патрон с зажатым циферблатом и сквозь лупу мы увидели, как крошечный резец вошел в поверхность циферблата, и побежала плавная линия по дуге от центра к краю.

— Таких линий будет несколько сотен, — произнес Амман, — и мы даем жизнь каждой из них. Каждой! Вот, смотрите, что должно получиться! — он взял пинцет и достал из деревянной ячеистой коробки готовый циферблат. — Вы видите? — он повернул его в свете лампы, — Видите, эти линии живые, они купаются в свете, они радуются! Это не технология! Технологии у китайцев! А это жизнь! Вы видите?

— Потрясающе! — восхищенно выдохнул Комин.

— Если вы хорошенько присмотритесь, — Амман поднес циферблат к лупе, — вы увидите, что края линий не идеально ровные. Идеально ровные линии получаются только на компьютерных станках, а «Толстая Матильда» имеет свой собственный характер, она прорезает свои неповторимые линии! Месье, вы согласитесь со мной, безупречная красота без единого изъяна не греет. В куклу Барби невозможно влюбиться, любить можно только живую женщину, которая, к сожалению или к счастью, всегда неидеальна! То же самое с гильоше «Толстой Матильды». У «Толстой Матильды» есть поклонники по всему миру, в Америке, в Гонконге, в Арабских Эмиратах, я надеюсь, будут и в России! — подмигнул мне Амман. — Они знают ее стиль, ее почерк. Это почерк невозможно воспроизвести на компьютере! Невозможно подделать! Это как ключ с миллиардом комбинаций!

— Это потрясающе! — снова подал голос Комин. — Если это высокое искусство исчезнет под напором глобализации, это будет трагедия! Нужно бороться, чтобы не допустить этого!

— Вот именно, нужно бороться! — Амман похлопал Комина по плечу.

— А теперь пойдемте, попробуем печенье мадам Амман! — скомандовал старик. — Уверяю вас, там тоже нет никаких компьютерных технологий!

Мы просидели в саду за разговорами, пока не начало смеркаться. Хозяин предложил переместиться в дом, отведать выдающихся наливок мадам Амман, но нам предстояла долгая дорога обратно, пришлось распрощаться.

— Какой мощный старик! — восхищался Комин, когда мы подошли к машине. — Такие люди нам позарез нужны! Что скажешь?

— Не знаю, — усомнился я, заметив агитационный плакат Швейцарской Народной партии. Он был установлен на участке Аммана и возвышался над изгородью так, что его было хорошо видно с улицы. На плакате был изображен красный швейцарский паспорт, к которому с разных сторон тянулись руки с хищно искривленными пальцами. Руки были смуглыми — красноватыми, желтоватыми и черными. Комин подошел ближе и внимательно изучил плакат.

— Картинка с душком. Попахивает Германией тридцатых. Похожая эстетика.

— Их фирменная манера, — сказал я. — Это еще довольно безобидный экземпляр, есть и похлеще, с белыми овцами, которые изгоняют черную овцу.

— И чего они хотят?

— Известно чего. Все ж наглядно. Любой обладатель рук такого вот цвета, если он задержался в стране дольше, чем действует туристическая виза — угроза для национальной безопасности. Это значит, что он паразитирует на лучшей в мире государственной системе и тянет страну в пропасть.

Комин хмыкнул.

— Выходит, наш могучий старик тоже так думает?

— Он, и еще треть всех швейцарских избирателей. Народная партия — самая популярная в стране. Мы с тобой, хоть и белые, но тоже у них под подозрением, потому что мы из Восточной Европы. Вряд ли они будут иметь с нами дело. Единственный проект, под который они могут подписаться — если ты предложишь отправить в космос всех швейцарских ауслендеров, иностранцев, в один конец, без права возвращения.