Байки - [46]

Пока не исчезли госзаказы. Мать к тому времени вышла замуж за одного из этих новых и хватких. Сестра свалила за бугор.

Компания молодых ребят, с которыми Котька работал, построила и испытала двухместный самолётик собственной конструкции, на котором все они научились летать. Самолётик был серьёзный, к нему можно было даже подвесные баки подвешивать, даже электроника была. Всё по – взрослому, как они сами говорили. Вся компания, естественно, получила соответствующие сертификаты и начала приискивать маршруты полётов на нём. Так, чтобы двое полетели куда – то, а обратно приехали. А другая пара прилетела. И другие варианты рассматривали, но всё “теоретически”.

Как раз в это время Котька получил письмо от Шавдал. Как оказалось, она сделала запрос через Адресное бюро Москвы. Алим стал лётчиком – испытателем, прадед умер пару лет назад, а ей уже шестнадцать, семьнадцатый. Помнит ли он, что давал слово жениться на ней? Ведь все считают их женихом и невестой и никто не может быть её мужем, пока он официально не откажется от неё. Собственно, приличные люди так не поступают. Её родные считают, что негоже нарушать обычаи. Нехорошо. Жена Алима, как положено, приехала рожать к своей матери и вот - вот родит, врачи говорят, сына. Командир отпустил Алима встречать своего первенца. Поэтому Алим через пару - тройку дней приедет в отпуск.

Появилась серьёзная причина принять именно этот маршрут. Несколько дней ушло на оформление документов, проверку мотора, всякие – разные разности. Наконец, полетели. С промежуточной посадкой, разумеется.

Прилетели, но встречала только Шавдал. Алим второй день “пасся” у роддома, ожидая, когда ему покажут сына. Он был так охвачен ожиданием, что только сказал: “А, это ты. Садись.” – и хлопнул по траве рядом с собой.

Только вечером им удалось нормально поговорить. Закончилось ожидание и Алиму показали через окно сына, завёрнутого в пелёнки.

Когда Котька спросил, где же могила отца, Шавдал ответила: “Нигде.” Алим добавил: “И везде, где Куберлэ.” Котька был в шоке, как же так, ведь…

Проклятая Куберлэ!

Ну а что можно исправить? Так всё сложилось. “Я остался один, - печально сказал Котька, - ни отца, ни матери, ни сестры. Один.” Алим обиделся: “Не говори нам гадостей. Мы тебе разве никто? Ты женишься на Шавдал. Ты дал слово деду, своему отцу, всем нам. Шавдал пора замуж, все знают, что ты её жених, на ней никто не женится, кроме тебя. Ты ведь не откажешься от своего слова, не опозоришь мою сестру и всех нас.”

Через некоторое время после свадьбы Котька с Алимом привезли большой плоский камень и вкопали его на вершине бугра. Там раньше шла дорога, спускаясь к тому самому мосту, через который последний раз в жизни проезжал Котькин отец. На камне они по очереди выбили, как сумели, одно слово: “Отцу.”

Так он и стоит сейчас недалеко от того места, где покоится на дне водохранилища Хутор.

Лягушка

Дело было зимой. Мороз держался на уровне тридцати девяти с хвостиком – сорока двух. При минус сорока рабочий день актируется, а при тридцати девяти и девяти десятых – ещё нет. Практически разницы нет, всего одна десятая, но ещё не актируют.

Я был арматурщиком и плотником – бетонщиком, потому что за совмещение профессий доплачивали. И потом, зимой вязать арматуру на плацу – это такой дубак, а когда топором помашешь, всегда согреешься.

Рядом с котлованом под соснами находился навес на столбах, под ним стол на пятьдесят человек со скамейками с обеих сторон – для обедающих. Просто настил на врытых столбиках. Приезжала машина с термосами: первое, второе и чай. Ну и замерзший хлеб, конечно. Деликатесов, само собой, не было, мы же не буржуи, их ещё в семьнадцатом году попёрли. Щи да каша – пища наша. Не очень съедобно, но в щах и каше было нормальное мясо, иначе на таком морозе не поработаешь. Да и повара вполне могли схлопотать, они это твёрдо знали. И пока съедаешь, скажем, первое, тарелка обмерзает со всем, что в ней. Со вторым – та же история. Потому привозили горячее – горячее, мы просто глотали без пережёвывания, иначе лёд жрать придётся. Мёрзлый хлеб макали в суп. Сорок градусов мороза всё же, это вам не хухры – мухры.

Когда прорабу звонили и говорили, что сорок, он выходил из будки и колотил по рельсу. Мы выбирались из котлована и шли к кострам, благо топить было чем, выкорчёванные сосны бульдозером столкали в сторону.

Раздевалок на стройплощадке не было, мы прямо в рабочем добирались из общаги. Потому единственное тёплое место было в будке прораба. Он там, правда, и не очень сидел, носился по стройплощадке. Чтобы до него можно было дозвониться, телефонный звонок вывели на динамик.

Самое гнусное было в том, что в шесть утра говорили по радио, что, вот, температура воздуха минус сорок два. И всё равно надо было переться в этакую даль, а то вдруг потеплеет до тридцати девяти и можно будет работать. Такое гадство! У сварщиков актируют при минус тридцати семи, и то топали на работу. Хотя, где это видано, чтобы от сорока двух потеплело до тридцати семи в течение дня. Ну и сидели у костров весь день. На кой фиг, спрашивается! Чтобы бесплатный обед съесть? Да тю на него!