Байки приемного покоя - [41]

Когда поиски истины наскучили, Марат изящно и вдребезги разбил Юрину теорию познания, буквально на пальцах доказав ему, что он, мягко говоря, невежественный идиот. Юра не подкачал — повесился дома на оконном карнизе. С его тщедушной комплекцией это не составило труда — карниз выдержал. Марат записал себе в актив второе очко. На Юрины похороны не пошел — чего-то не захотелось.

Окончательные правила игры оформились сами собой. Марат обращался со своими партнерами-противниками как ребенок с игрушками — тешил душу, а когда надоедали, — выбрасывал. Люди, как и игрушки, попадались разные — одних хватало на три-четыре месяца, а других — всего на месяц. Начиная очередную игру, Марат не мог предсказать, сколько она продлится, он знал лишь одно — длительность ее зависит только от него, от одного лишь его желания.

Он чувствовал себя Богом, ведь он отмерял срок и пресекал ставшие ненужными жизни. Увлекательнейшее занятие. Это вам не в шахматы играть, и не в «Постал-два». Придавала азарту и безнаказанность: ведь только боги могут творить все, что им вздумается, не опасаясь возмездия.

У игры появилось свое название: «Галактика галоперидола». Почему галактика? Потому что масштабно. При чем здесь галоперидол? Ну какая же психиатрия без галоперидола? А все вместе звучит так загадочно, как, например, «Операция "Ы"». Чтобы никто не догадался.

Пятой по счету стала тридцатилетняя женщина, страдавшая ипохондрическим бредом. До того, как она начала бегать по врачам и в считанные недели затерроризировала всю тмутараканскую медицину, ее считали нормальной, разве что немного молчаливой, но такой она была с самого рождения, и вообще, это не недостаток, а скорее достоинство.

Дамочка была симпатичной и так смотрела на Марата своими большими глазами, что он еле сдерживался, чтобы не разложить ее прямо на столе в своем кабинете. Возмущенных воплей бы не последовало — безотказные варианты Марат чуял наверняка. Проблем тоже не возникло бы — не так уж долго дурочке оставалось жить. Но были у Марата принципы, немногочисленные, но неукоснительно соблюдаемые. И один из этих принципов запрещал сексуальные контакты с пациентками. Разумеется и с пациентами тоже, если бы вдруг возникло у Марата такое желание. Как говорил один знакомый невропатолог: «Зайцу птицей не летать, врачу больных не…» Ну, сами понимаете, табу — одним словом.

Но секс сексом, а флирт флиртом. Флиртовать с пациентками Марат себе не запрещал. Иной раз это даже шло на пользу — почувствует больная со стороны доктора некоторый интерес к себе, как к женщине, и быстрее компенсируется. Не выздоровеет и не исцелится (увы, практически все поражения психики неизлечимы полностью), но компенсируется. Мелочь, а приятно.

Марат поначалу даже колебался. Может, не подталкивать женщину к роковой черте, но быстро понял, что иначе нельзя. Иначе будет досаждать, не исключено, что и преследовать, короче говоря, осложнять жизнь. А жизнь у Марата и так сложилась не самым лучшим образом, куда ее еще осложнять-то? В общем, сообщил Марат иппохондричке, что не напрасно так озаботилась она своим здоровьем, что лечить ее от шизофрении не надо, а от рака поджелудочной железы в четвертой стадии уже поздно. Откуда узнал диагноз? Да коллеги из поликлиники сообщили по секрету. Доверчивая дура так впечатлилась, что не заметила нескольких несостыковок в Маратовой версии, а поверила, поплакала, пообещала быть благоразумной и спустя каких-то сорок минут бросилась под московскую электричку.

Имени ее Марат уже не помнил. Она навсегда осталась для него Аней, Анной Карениной. Приятно было на досуге сравнивать себя со Львом Толстым и понимать, что его сиятельство господин граф всего лишь описывал события, а он, Марат, их творит. Творит, но не описывает, даже под псевдонимом, потому что чужд всей этой тщеславной суетности. Самодостаточному человеку хватает сознания того, что он обладает чем-то уникальным. Хвастаться самодостаточному человеку незачем.

Марат с детства не любил жить напоказ. Не родители научили — сам понял, что нет в этом ничего хорошего. Образно говоря, плитку шоколада куда приятнее слопать в одиночестве, чем похвастаться ею перед приятелями, после чего вкуснятину придется делить на всех.

Своей последней «игрушкой» — автослесарем Олегом, которым пытался руководить не потусторонний голос, а некий седой старик без лица, — Марат долго не мог наиграться. На учете у психиатра Олег состоял давно, еще с девятого класса, правда, обострения случались у него не каждый год, и оттого в психоневрологическом диспансере он бывал редко.

Особенность олеговского «старика» — его, если можно так выразиться, «изюминка», — заключалась в полном отсутствии однообразия. Этот пришелец неведомо откуда не твердил своему единственному слушателю одно и то же, вроде: «А ну вставай, лежебока, и иди убивать свою мать! Да и соседку Варвару Алексеевну тоже придуши, чтобы не выступала по поводу окурков на лестничной площадке». О нет, старик не только приказывал Олегу но и рассказывал, делился опытом, советовал, спрашивал, а иногда просто пел.

— Песни доводят меня больше всего, — жаловался Олег. — Во-первых, старик ужасно фальшивит, а, во-вторых, невозможно же весь день слушать одно и то же. Я уже убедился, Марат Тимурович, что, если старик начал петь, то будет делать это до тех пор, пока я не напьюсь просто «в хлам».