Байки кремлевского диггера - [40]

Лично для меня, в полном соответствии с принципом единства формы и содержания, вся эта внешняя стилизация оказалась дополнена внутренней – мне пришлось несколько месяцев проработать в газете Известия, дух которой как нельзя более точно соответствовал этому общему перфомансу.

* * *

Сразу же после дефолта, в середине сентября 1998 года, мне в одночасье объявили о закрытии газеты Русский Телеграф, в создании которой я вместе с друзьями приняла участие за год до этого. Эта потеря стала для нас куда более ощутимой, чем любые личные финансовые проблемы во время кризиса.

Телеграф издавался на деньги Потанина. И несмотря на то что газета уже стала по-настоящему влиятельной в российской властной элите и успела приобрести популярность в западных аналитических кругах, однако выйти на самоокупаемость и финансовую независимость от олигарха всего за год – разумеется, было нереальным.

А Потанин в момент кризиса решил, что газет у него – многовато и что надо бы на них сэкономить. В результате, олигарх сделал неправильный, по моему глубокому убеждению, выбор: объявил о закрытии элитной, интеллектуальной газеты влияния, чтобы сохранить издание массового пользования советского образца – Известия.

Кстати, спустя два года, когда я говорила об этом с Потаниным, он и сам признался мне, что до сих пор жалеет, что закрыл тогда Русский Телеграф.

А когда мы с ним обменялись впечатлениями по поводу нынешних Известий, олигарх остроумно заметил:

– Ну, вы не совсем правы, это – не газета Правда советских времен, а скорее Литературная газета советских времен…

* * *

Осенью 1998 года ведущим сотрудникам Русского Телеграфа предложили перейти на работу в Известия. От одного вида советского здания этой газеты на Пушкинской площади у меня начинало тоскливо сосать под ложечкой.

Телеграф мы делали в огромном современном нюьс-руме – открытом зале, разделенном боксами, с компьютерами. Это предельно функционально для газеты – там было максимально удобно быстро, не тратя времени, общаться друг с другом, просто перекрикиваясь – из одного ньюс-бокса в другой. И по вечерам мы все сразу, как один, узнавали о том, что заверстана первая полоса газеты, – потому что наш арт-директор Александр Терентьев, сидя на верстке, в честь окончания работы врубал на полную мощность одну и ту же песню Doors.

Well, show me the way to the next whiskey bar!

Oh, don't ask why, oh don't ask why!

If we will don't have the next whiskey bar -

I tell you, I tell you, I tell you we must die!!!

И весь дружный трудовой коллектив сразу же знал, куда ему следует направляться. * * *

В Известиях же меня встретили бесконечные угрюмые коридоры, построенные как будто специально для того, чтобы захватчики заблудились и умерли от голода, и огромный отдельный обозревательский кабинет – неуютный, холодный и серый, хотя и престижный – выходящий окнами на Тверскую. Было такое впечатление, что известинские сотрудники не видели друг друга годами: кабинеты оказались оборудованы таким доисторическим средством связи, как пневмопочта. Тому абсолютному большинству нормальных граждан, кто никогда в жизни не видел это чудовище, объясняю: выглядит все это как небольшой мусоропровод в кабинете, который периодически начинает выть и хохотать так, как будто соседи сверху выбросили туда кошку. У меня так садист-управдом Курочкин в детстве делал.

Мой коллега из Русского Телеграфа Владимир Абаринов сразу же опытным путем установил, что капсула пневмопочты по размеру и по форме больше всего подходит к единственному предмету – бутылке водки. Так пневмопочту с тех пор и использовали.

* * *

Весь этот замшелый антураж прекрасно дополнялся цитатой Ленина, высеченной громадными буквами на стене огромного, холодного, каменного зала перед приемной главного редактора – ГАЗЕТА – НЕ ТОЛЬКО КОЛЛЕКТИВНЫЙ ПРОПАГАНДИСТ И КОЛЛЕКТИВНЫЙ АГИТАТОР, НО ТАКЖЕ И КОЛЛЕКТИВНЫЙ ОРГАНИЗАТОР. Зал этот, кстати, мы между собой иначе как расстрельным двориком и не называли.

И несмотря на то что новым главным редактором, которого Потанин посадил руководить газетой, стал довольно молодой человек – Михаил Кожокин (который до этого был даже не журналистом, а банковским клерком – руководил работой Интерроса по связям с общественностью и СМИ), однако, едва вселившись в аджубеевский кабинет, он немедленно пообещал известинцам сохранить все их прежние традиции.

* * *

С идентификацией начальства в Известиях у меня как-то сразу не задалось.

На первой же летучке я случайно оговорилась и обратилась к главному редактору по имени его гораздо более известного в то время брата – аналитика Евгения Кожокина:

– Можно один вопрос, Женя?

– М-можно, – слегка заикаясь от смущения, ответил Кожокин. – Только я не Ж-женя, а М-миша.

А однажды я столкнулась при входе в служебный подъезд Известий с их бывшим главным редактором, Василием Захарько, которого Потанин разжаловал в заместители Кожокина. Думала я в этот момент, как всегда, – о своем, о девичьем. В смысле, о Кремле. И так крепко, видно, думала, что когда со мной вдруг поздоровался Захарько, я приняла его (из-за легкого внешнего сходства) за президентского референта Андрея Вавру.