Байки кремлевского диггера - [23]

– Ну хорошо, а чем-нибудь конкретным, кроме пятого пункта, меня попрекают? – поинтересовалась я.

– Да… Какой-то даже не твоей статьей, которая вышла в Русском Телеграфе под заголовком Гусинский купил еврейскую Вечерку.

Я тут же залезла в архив Телеграфа и отыскала там эту статью про покупку Гусинским израильской газеты Маарив. Я прекрасно знала по своим друзьям в Израиле, что люди там предпочитают идентифицировать себя не как евреи, а как израильтяне – но, разумеется, совсем не потому, что считают слово еврей непечатным, а, наоборот – во избежание обвинений в национализме. Поэтому в заголовке про еврейскую Вечерку ничего особо криминального я не нашла. Содержание же самой статьи, вопреки всем информационным войнам, было и вовсе сугубо лояльным по отношению к Гусинскому. Никаких оценок там вообще не содержалось – только информация.

А когда я стала выяснять у коллег, кто скрывался под неизвестным мне женским псевдонимом, который стоял под заметкой, то и вовсе оказался анекдот: статью написал известный журналист Антон Носик. Безупречно обрезанный со всех сторон, не волнуйся! – как поспешили заверить меня наши общие с ним друзья.

* * *

В общем, вот так, из-за правоверного Носика, я вдруг и стала антисемитом.

Этой пропагандистской второй мировой наша журналистская Хартия уже не пережила. Партком в квартире у Маши Слоним был временно заколочен доской Все ушли на фронт. Мы не собиралась в полном составе несколько месяцев. Вернее, – Лешка Венедиктов к нам не приходил. А Машка просто собирала у себя выпить и закусить оставшуюся, интернациональную часть, которая не принимала настолько близко к сердцу ни разборки воюющих между собой олигархов, ни их национальности.

Но, к счастью, очнуться от гипнотического сна, навеянного чересчур близким общением с олигархами, моим коллегам оказалось очень просто. Как только в стране грянул полномасштабный финансовый и политический кризис, приближение которого так активно готовили олигархи, никому уже мало не показалось. И когда мы, журналисты, оказались перед лицом новой общей угрозы – примаковского реванша, – нам стало уже не до разборок между собой, точно как же как Грегори Пэку в хичкоковском фильме Завороженный, для того чтобы прийти в себя, достаточно было просто вспомнить, что профессора убил не он, а совсем чужой дядя или, точнее, как гласит русско-еврейский фольклор: А я Дедушку не бил, а я Дедушку любил.

А с Алексеем Алексеевичем Венедиктовым, которого я считаю своим близким другом и очень уважаю как профессионала, мы с тех пор так ни разу об этой истории даже и не вспоминали. Потому что тут я с Кальдероном категорически не согласна: сон – он и есть сон. Прошел – и нет его больше.

Кстати, спустя два года именно Венедиктов стал единственным из всех моих российских коллег, кто не побоялся заступиться за меня в эфире своей радиостанции, когда после прихода Путина к власти кремлевская пресс-служба устроила на меня травлю.

Кострома, mon amour!

Знаменитая ельцинская поездка в Кострому в июне 1998 года, которую многие приняли за его новую предвыборную пробу сил, моим друзьям запомнилась под кодовым названием Ромашка.

Ромашкой была я, а назвал меня так никто иной, как Ельцин.

Я давно уже была наслышана от подруг, прошедших с Ельциным избирательную кампанию 1996 года, о его доброй традиции: принимать журналисток за доярок, да еще и в присутствии телекамер.

– А что нам оставалось делать? Приходилось подыгрывать. Во время осмотра какой-нибудь фермы он к нам подходил, жал руки и начинал интересоваться, сколько мы здесь получаем и хорошие ли у нас условия труда. А на следующем объекте – на фабрике, БЕН нас принимал уже за каких-нибудь сборщиц… Он, видно, замечал знакомые лица, а понять кто – не может. Вот и подходил здороваться…

Но сама я, до поездки в Кострому, жертвой этих ельцинских чудачеств никогда еще не становилась. И вот довелось…

Едва мы вошли на территорию Костромской льняной мануфактуры, я сразу поняла, что мне лучше Ельцину на глаза не попадаться. Потому что, по злосчастному совпадению, я в тот день оказалась одета в длинный белый, просторный, сразу бросающийся в глаза костюм из тонкого французского прессованного хлопка, который по стилю очень напоминал модели из местного льна и кружев, показ которых специально для Ельцина устроили прямо на улице местные девушки-модели.

Войдя в ворота мануфактуры, Ельцин сразу заприметил меня и прямой наводкой пошел ко мне здороваться.

Изображать костромскую модель мне почему-то не хотелось. И я быстро шмыгнула за спины своих коллег, подальше с царских глаз.

На этот раз – пронесло. Ельцин вместе со всей делегацией прошел мимо. А потом наш гарант был так увлечен псевдопредвыборным трюком с плакатом Российскому льну – государственную поддержку (который, по требованию Ельцина, и к ужасу местных чиновников, пришлось специально отдирать от стены, чтобы президент мог вывести на нем фломастером Будет Указ. Ельцин. 19.06.98), что уже никого не замечал вокруг.

Но как только мы пошли на следующий объект – плем-завод Караваево – там-то меня Ельцин и прищучил.

Сначала, пока глава государства, по щиколотку в… скажем так, колхозной земле, спорил с директором хозяйства о предпочтительном количестве лактации у коров, мне ничто не грозило. Потому что лактации у местных буренок оказалось мало, и раздосадованному президенту было в тот момент уже не до девушек в белом.