Батыева погибель - [54]

Ника-Кобра отшвырнула пинком подальше вражеский меч, сунула в ножны свой и коротким ударом в челюсть отправила только что поднявшуюся на ноги Нарчат в состояние грогги, после чего поставила на колени, сунула ее голову себе между ногами и, сняв с правой руки боевую перчатку, от всей души отлупила этой рукой гордую дочь покойного царя Пуреша по круглой попе – да так, что та из бело-розовой стала багрово-синюшной. Сперва Нарчат кряхтела и стонала, потом стала подвывавать и вертеть попой, а под самый конец издала дикий вопль и потеряла сознание.

– Это, – сказала предводительница мангусов притихшим мокшанским воинам, – вашей царице за то, чтобы она больше ни разу не открывала рот прежде чем поймет, с кем ее угораздило связаться. И кстати, вам что, особое приглашение надо? А ну слезайте с коней и бросайте оружие, а то мои воительницы прямо сейчас порубят вас в мелкое фрикасе!

Произнеся эти слова, она натянула на поверженную царицу полуспущенные штаны и вскинула полубесчувственное тело поперек седла своего коня, а потом и сама запрыгнула в седло. Тем временем конные мокшане начали слезать со своих коней, а пешие бросать на снег свое немудреное оружие. Войско Нарчат было разгромлено и пленено, не потеряв ни одного человека ни ранеными, ни тем более убитыми. Сама Нарчат, которая как минимум неделю будет спать только на животе и есть стоя, не в счет. Пусть ее попа винит в этом экстремальном приключении только ее дерзкий язык. Вел бы он себя в рамках учтивости – и дело ограничилось бы только проигрышем в поединке и почетным пленом.

Тогда же и там же. Бронзовый Меч-махайра по имени Дочь Хаоса.

Это был не просто замечательный бой, это была вершина фехтовального искусства. Когда моя милая Ника объяснила мне, что она хочет достичь, то я тут же с радостью согласилась. Нарубить глупую гордячку на порционные куски сумеет и любой прямой двухлезвийный мужлан, а вот в схватке через боковой разрез кольчуги аккуратно разрезать на ней брючной ремень, чтобы штаны свалились, открывая то место, которым это создание думает – вот работа для истинного мастера, достойная моих легендарных создателей. Правда, на два-три звена пришлось распустить и саму кольчугу, по очереди одно за другим разрубая тонкие кольца, но это не имело большого значения и не отняло много времени. Единственное, что я хотела изменить в Никином плане, было то, что я сама, зажатая в ее руке плашмя, отшлепала бы тот пышный зад, но Ника со мной не согласилась, сказав что тогда этой гордячке сперва придется вымыть попу, что зимой несколько хлопотно.

Скрепя свое бронзовое сердце, я согласилась с доводами – шлепать мной, такой красивой и замечательной, по грязной попе какой-то дикарки было бы профанацией высокого искусства – неважно, фехтования или порки. В любом случае все получилось не только красиво, но и смешно. Эта дикарка, сперва такая гордая и дерзкая, во время того воспитательного процесса, который ей устроила моя милая Ника, только похрюкивала и повизгивала – наверное, от удовольствия. Иначе зачем ей было с таким упорством нарываться на эту порку? Ведь моя милая Ника с моей помощью все время совершенствуется в искусстве фехтования, хоть в последнее время и стала большим начальством, которому не требуется обнажать в бою собственный меч. Из-за этого я все чаще и чаще скучаю, но не теряю надежды на то, что время от времени мне будут выпадать такие смешные и забавные случаи.

Двести пятый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Терпения.

Царская дочь-богатырка мокшанка по имени Нарчат.

Лежа на толстой стопке мягких матрасов кверху попой, опухшей после экзекуции, Нарчат страдала от горя, боли и чувства унижения, пережитого ею в тот момент, когда голова и плечи были зажаты между колен неумолимой могучей рузки. О, должно быть, это было впечатляющее зрелище – ее оттопыренный голый зад увидело все мокшанское войско.

– Это тебе за глупость и дерзость, сестра, – шепнула рузка на ухо Нарчат за мгновение до того, как обрушить на ее ягодицы первый удар.

Удары по ягодицам методично следовали один за другим, и если сперва Нарчат было очень больно, то потом она притерпелась и даже начала испытывать некоторое удовольствие, а под самый конец ее даже прострелило какое-то невыносимое наслаждение, заставившее ее закричать нечеловеческим голосом и потерять сознание. Потом Нарчат подумала, что все было бы не так плохо, если бы это происходило не на льду Оки, в присутствии множества людей, а где-нибудь в бане, один на один, и чтобы они с рузской богатыркой обе были без одежды…. Вот тогда она без стона выдержала бы такую же порку или даже больше; но ведь самое главное наказание, которое для Нарчат придумала предводительница белых мангусов, заключалось в том, что происходящее видело все мокшанское войско.

Теперь Нарчат чувствовала себя так, будто каждый из ее воинов присоединился к той порке. И ведь было за что; ведь это именно упрямство Нарчат загнало их всех в ловушку, из которой не было выхода, и счастье, что окружившие их белые мангусы не жаждали крови, в противном случае они все давно бы соединились с войском царя Пуреша, находящимся сейчас в загробном мире. Насколько Нарчат было известно, ничего плохого ее воинам не сделали. Ну разоружили, ну загнали как и ее, в страну вечно жаркого лета, на чем и оставили пока в покое.