Батыева погибель - [48]

Услышав мою просьбу, Евпраксия испуганно ссутулилась, прижала к руки к груди и спросила дрожащим голосом:

– А зачем это, госпожа Анна? Вы же не будете делать мне ничего плохого?

– Нет, не буду, – ответила я, еще не применяя никакой магии, – просто я хочу с тобой поговорить и желаю сделать так, что бы тебе при этом было удобно.

– Да? – недоверчиво спросила Евпраксия. – Просто еще дома в детстве я много слышала о таких женщинах, которые ложатся на ложе с другими женщинами и делают с ними то, что должны делать только мужчины. Но сперва они тоже только разговаривают, да так, что их несчастные жертвы совершенно теряют голову…

– Нет, – рассмеялась я, – можешь не беспокоиться, Евпраксия, этой болезнью я не страдаю. Могу поклясться, что все мои действия пойдут тебе только на пользу.

– Я согласна, госпожа Анна, – сказала Евпраксия, и, скинув свои расшитые бисером башмачки, боком легла на софу, чуть согнув ноги в коленях. – Так пойдет?

– Очень хорошо, – ответила я, присаживаясь в кресло, стоящее рядом, – а теперь расслабься, Евпраксия… Посмотри мне в глаза, смотри внимательно, не отрываясь… Я вижу тебя насквозь, но ты не бойся меня, потому что я твой друг и хочу тебе помочь.

Та кивнула и посмотрела на меня, даже не пыталась отвести взгляд, полный надежды на чудесное спасение. Она явно не хотела умирать; и то, что ее гнало на смерть, было враждебно всему ее существу.

Я вошла в ее сознание медленно и осторожно, стремясь сперва тщательно осмотреться и лишь потом приступить к активным действиям. Внутреннее помещение, в котором обитало Эго Евпраксии, скорее напоминало монашескую келью, чем комнату, в которой обитает молодая девушка или женщина. Повсюду царила полутьма, из которой проглядывали чуть заметные темные лики икон, глаза которых горели багровым сатанинским светом. Эго, маленькая девочка, на глаз даже меньше моих гавриков, сидела в круге света рядом с окном и зубрила урок, повторяя слова за стоящей рядом с ней очень некрасивой сухопарой женщиной, одетой в темные одежды. Учительница (то ли монашка, то ли старая дева и дальняя родственница), при каждой ошибке била маленькую Праню по рукам тонким березовым прутом. Пальцы ребенка распухли и покраснели, а кое-где поверх рассеченной кожи выступили капли крови.

– Запомни, – говорила высохшая стерва скрипучим безжизненным голосом, – жена да убоится мужа своего, а если твой муж умрет, но и тебе незачем жить, ибо сотворена ты, безмозглая, из адамова ребра. Повтори.

Если это была сценка из прошлого Евпраксии, то у нее было воистину несчастное детство. Не сумев стерпеть этого издевательства над девочкой, я набрала в грудь побольше воздуха и гаркнула во всю свою глотку на старую деву-садистку:

– Эй ты, мерзкая тварь, а ну не смей бить ребенка!

Тут Евпраксия еще сильнее вжала голову в плечи, а та злюка, которая заставляла ее заучивать наизусть всякую дрянь, повернула голову на звук моего голоса, явив свой отвратный морщинистый лик, на котором находились два водянистых глаза, похожих на плевки.

– Карраул! – каркающим голосом завопила она, размахивая своим прутом, при этом рот ее почти не открывался, сохраняя сходство с прорезью почтового ящика, – нападение, демоны, суккубы!

На этот крик в темной стене распахнулась дверь и оттуда выскочил какой-то мужичонка низенького роста и неопределенных лет, держащий в руках огромный ржавый нож-свинокол. В ответ на это явление в моих руках материализовалась – нет не шпага – а здоровенная клееная учительская указка, примерно такая, какими орудовали учителя во времена моего детства, и этой указкой я принялась отражать поползновения ножа мелкого уродца, парируя один его выпады один за другим. Очевидно, он владел холодным оружием не лучше, чем я, а может, просто от природы был криворук, потому что мне не только удавалось успешно отражать его наезды, но несколько раз даже выбить нож из его руки, а один раз, пока он за ним нагибался, хорошенько наотмашь заехать ему указкой по тощим ягодицам. Ох как он заорал! Это напоминало что-то среднее между паровозным гудком и мявом кота, которому прищемили хвост.

Я даже расхохоталась прямо в лицо уродцу – так он был смешон – красный, всклокоченный, с повисшими на бровях капельками пота, с перекошенными трясущимися губами и гневными искрами в маленьких поросячьих глазках. Увидев мое веселье, он, тяжело дыша и бормоча проклятия, кинулся на меня с таким зверским выражением на морде лица, что я думала, его сейчас разорвет от злости. На его суетливый энтузиазм я отвечала ледяным спокойствием, мои движения были точны и уверенны. Но постепенно ситуация, смешная вначале, становилась все серьезней. Несмотря на все успехи, моя рука постепенно уставала и наливалась свинцом, а маленький мерзавец без устали продолжал выплясывать передо мною со своим ржавым ножом. И кроме того, на вопли злобной тетки ему мчалась подмога. Я уже слышала поблизости топот и тяжелое дыхание вооружившихся чем попало домашних, до сих пор продолжавших жить в воспоминаниях Евпраксии. Очевидно, как только умер любящий муж, с которым ей удалось забыть о кошмарах детства, эти самые кошмары снова предъявили на нее свои права.