Батя, Батюшко и Бэмби - [101]

— Ты похорошела, — услышала она вдруг.

— Не надо, Женя.

Так странно было произносить его имя через столько лет и смотреть в глаза.

Ты опоздал, у меня теперь новая жизнь.

А вслух:

— Мне пора ехать.

* * *

В коридоре что-то громыхнуло, и Денис оторвался от планшета и расписания приема на завтра в нем. Выглянув за угол, обнаружил Никиту, воровато заталкивающего мяч за дверь. На полу вещественной уликой валялось сбитое с вешалки пальто.

При взрослых ребенок демонстрировал отсутствие малейшего интереса к футболу и переключал канал на телевизоре, едва там речь заходила об игре. Но когда никто не видит, вот как сейчас… Однако мальчик с мячом незамеченным остаться на может.

Никита затолкал непослушный спортивный инвентарь за дверь и привалился для надежности к ней.

— Только маме не говори, ладно? Она не любит, когда мяч в стену летит, говорит, что могу попасть в зеркало и оно разобьется.

Фраза «Маме не говори» стала в их с Никитой лексиконе практически дежурной. Знала бы Оля, сколько она не знает. Да и не надо ей знать. Это чисто их, мальчишеское.

— Думаю, мало кто радуется, когда зеркало разбивается.

Никита кивнул — тут не поспоришь. А потом, почесав нос, спросил:

— А ты разбивал чего-нибудь, когда был маленьким?

— Наверное. Мальчишки всегда что-то разбивают, — Денис симметрично привалился плечом к стене. — Но я не помню. Вот каша у меня регулярно пригорала — это я точно помню.

— А мама не ругала?

Неожиданно кольнуло под ребрами — не сильно, но ощутимо. Наверное, от того, что слово, которое Денис задвинул глубоко-глубоко и на которое не реагировал в исполнении Никиты в адрес Оли, сейчас прозвучало совсем в ином контексте. Но, в конце концов, они уже совсем не чужие друг другу люди, и надо рассказать. Как бы только помягче?

Денис неторопливо прошел к пуфику и опустился на него. Никита тут же материализовался под боком. Это было такое странное ощущение — постоянное присутствие рядом детского тела. Словно новая часть у организма выросла. Вот есть у Дениса голова, две руки, две ноги. А теперь еще есть Никита. И было бы наглым враньем утверждать, что Дэну это не нравится.

— А мамы у меня не было, — начал медленно, привычно прижав к себе Никиту. — Она умерла, когда я был примерно такой, как ты. И ругать меня некому было. Так что когда мама ругает — это на самом деле здорово.

Никита несколько секунд смотрел на Дениса широко раскрытыми глазами. А потом обнял сразу двумя руками и куда-то в карман рубашки произнес — негромко и не совсем внятно, но Дэн все расслышал прекрасно.

— А у меня папы нет. Но мне лучше, он где-то есть, просто потерялся. А у тебя… совсем нет, — помолчал, посопел и продолжил — еще тише. И еще отчетливей: — Но ты не волнуйся, зато мы тебя будем с мамой любить. И Изольда. Изольда, может, чуть-чуть, а мы с мамой — много.

Они еще посидели так, обнявшись, пока в замке не заворочался ключ. Мама пришла.

* * *

— Мама, тебе если надо, ты меня поругай, — милостиво разрешил Никита.

И время выбрал подходящее — когда они почти бегом добирались до машины. Второй раз за это утро, потому что уже на половине пути к школе сын вспомнил, что забыл взять доклад по чтению, который они готовили накануне с Изольдой Васильевной. Тема звучала фундаментально: «Гоголь и театр, или Несколько загадочных случаев».

Щедрость души собственного ребенка восхищала.

— Непременно поругаю, — пообещала Оля, заводя мотор, — если на урок опоздаем.

— Когда мама ругает — это здорово, — заявил Никита.

От неожиданности подобного заявления Оля на секунду потеряла контроль и чуть не въехала в стоявшую впереди машину. Хорошо, вовремя вывернула руль.

— С чего ты так решил?

— Мне Денис объяснил.

Денис, значит. Ясно. Какие интересные у них разговоры.

Оля выехала на дорогу и глянула на часы. Должны успеть.

— У него мамы нет. Она умерла, когда ему было столько лет, сколько и мне, — продолжал говорить Никита. — Я представил вчера и испугался… Ты меня ругай, если надо. Договорились?

Оля молчала. Она вспомнила недавние слова Дениса. Сейчас они прозвучали совсем иначе.

Мама не может не любить.

* * *

— Как продвигается работа над вашим сборником, Геннадий Игоревич? — Изольда Васильевна перелистывала новый номер журнала с вязанием.

— Уже первая верстка прошла, немного подправим и, думаю, дней через пять отдадим в печать, — Геннадий Игоревич размешивал ложкой сахар в кружке с чаем.

— А правки вносить еще можно, насколько я понимаю? — уточнила Изольда, переворачивая страницу.

— Вы хотите посмотреть? — оживился Геннадий Игоревич. — Я распечатаю и принесу.

— Я хочу узнать, можно ли туда добавить пару стихотворений.

Геннадий Игоревич озадаченно посмотрел на свою собеседницу:

— Но… разве есть такая необходимость? Мы все уже отобрали, утвердили, вы сами приложили к этому руку…

— Все так, — закивала головой Изольда Васильевна, а потом извлекла из корзинки с вязанием бумажные листы. — Посмотрите. Мне кажется, это можно было бы добавить.

Геннадий Игоревич взял листы и начал читать, а потом поднял глаза:

— Это кто?

— Это подопечный нашего уездного доктора. Помните, что-то медицинское читал на импровизированном вечере?

— Здесь очень много.