Батраки - [4]

— Есть там сын, пусть вам и делает, — отвечал он, когда приходили его звать. — Я уже этим не занимаюсь.

Но не то у него было на сердце. Старик задумал сделать что-нибудь такое, что сыну было бы не по плечу. Он еще не знал что, но чувствовал: сделать нужно, не то люди станут говорить: «А знаете, Ясек искуснее отца».

— Мы еще посмотрим, кто искуснее! — бормотал он, все более ожесточаясь, и искоса поглядывал на сына.

Ясек, не подозревая о гневе отца, молча возился в кузнице или, подперев голову руками, думал, сидя на лесопильне.

— Думай, думай хоть до страшного суда! Ничего ты не надумаешь, — повторял старик и жаловался людям на сына, такой-де он «думщик и мямля».

Люди смеялись и в глаза сочувствовали старику, что зря потратил он столько труда и времени, стараясь дать сыну «талант в руки», — но работу несли Яську.

И Хыба в душе презирал людей.

— Им бы только пожрать, скотам, — втихомолку ругался он, — одна у них забота — о брюхе, вот и думают, что все такие…

Хыба чувствовал себя гораздо выше соседей, хотя ладил с ними; да что поделаешь, приходится ладить. Но он не мог понять, как это Ясек разговаривает со всякой батрачкой (хотя вообще он немногословен) и иной раз даже отложит работу почтенного хозяина, а уж ей заклепает заступ…

— Не может он знать больше моего, — утешал себя в таких случаях старик, — а то не стал бы он с кем попало якшаться. Вот Собек — тот не такой, хоть он и не мастер…

И правда, Собек совсем не походил на Яська. Вертопрах он был, каких мало, драчун и забияка, известный на всю деревню. В корчме ни один праздник без него не обходился, а раз был он, то была и драка. Шкура у него продубилась, столько его колотили, но ему все было нипочем. Люди не любили его, но боялись. Он это знал и старался еще больше нагнать страху дикими выходками. Дома он со всеми ссорился. Особенно страдала от него невестка. Некому было за нее заступиться. Ясек все время торчал на лесопильне; спасибо, хоть ночевать приходил в хату…

Собек насмехался над Яськом, подлаживался к отцу, и ему сходили с рук такие проделки, которых меньшому, Войтку, отец бы не спустил.

— И никогда этот паршивец, — так называл Войтка старик, — не придет, если что набедокурит, не повинится, а только прячется по углам. Думает, я к нему пойду с повинной!.. Пропадешь, прохвост, если так и будешь делать. Погоди-погоди! — грозился старик. — Не слушаешься отца, так послушаешься плетки!

Войтек смеялся в глаза, что выводило из себя старика, и убегал в деревню или за ручей к Маргоськиной Зоське. Случалось, по три дня его не видали дома. Это особенно сердило отца.

— И чего он туда бегает? Есть, что ли, в хате нечего этому паршивцу!.. Сходи-ка, Хазьбета, за ним, — говорил он снохе, — а то я пойду, так все кости ему пересчитаю! Да накажи ты этим побирушкам, чтобы они моего малого не зазывали к себе! Покуда терплю, терплю, а…

Хазьбета уходила, но обычно возвращалась одна.

Тогда старик впадал в ярость и проклинал час, когда пустил на свою землю этих окаянных нищих, которые сманили его малого.

Видно, позабыл старый Хыба, что не он, а отец его женил проработавшего у него долгие годы батрака на сироте Маргоське, отвел им место за ручьем и дал лесу на хату. За это они должны были помогать ему в поле — и помогали.

Запамятовал об этом старый Хыба… А может, ему казалось, что это случилось, когда уже он был хозяином, или что так давно живет он на свете!.. Кто ж его знает!

II

На лесопильне Хыбы собралось несколько мужиков. Был тут Щипта из-под Гроня, Енджей Запала, Блажек Кусь, прозванный Курьером, старый Козера, ну и трое Сатров: Ромек, Михал и Янтек.

Братья бывали тут ежедневно. Они привозили из лесу комли, скупали, где могли, сухой бурелом и пилили доски с весны до зимы и даже зимой. Доски эти они продавали в другую деревню, каждый — как знал и умел. Работали они сообща, а заработок делили. Это был безмолвный заговор трех сыновей против матери. Ни один из них не говорил об этом вслух, но про себя каждый решил, что как только заработает две-три сотенных, то, не дожидаясь материнского благословения, женится на ком попало, лишь бы получить клочок земли… А пока что они выслушивали язвительные насмешки и с утра до ночи работали, как волы.

Щипта и Енджей давно привезли сюда бревна, а сейчас хотели распилить их и продать, а то не на что было купить соли. С самой весны лежали тут эти бревна, заваленные другим лесом, но все недосуг было мужикам вырваться из хаты. Работы всегда хватало и в поле, и дома. Осенью, когда кончалась страда и с поля был убран хлеб, оставалось больше свободного времени. Правда, надо было копать картошку, но это бабье дело, пусть-ка они погнут спину над грядами. У мужика скорей заболит поясница… Так про себя рассудив, порешили и пришли на лесопильню.

Блажка сюда привела не какая-нибудь нужда, а он всюду втирался, куда его и не звали. Ему бы только пойти на деревню да просиживать часами по хатам.

Так заходил он и сюда и сидел на досуге. Смолоду он немало побродил по свету, и у него было что порассказать. Одна беда: не знал он, где кончается правда, так иной раз нивесть что болтал… Везде ему были рады, как всякому, впрочем, над кем можно посмеяться. Язык у него длинный, говорили люди, да кому это мешает, раз никто ему не верит… А за то, что он сплетни собирал и по хатам разносил, его и прозвали Курьером.