Батальоны вступают в бой - [8]

— Смотрите, мечеть-то разбомбили!

Уничтожена была не только мечеть в Хотинской крепости, разрушен весь старый город с его архитектурными памятниками. А сколько разбито жилых домов, больниц, школ! Я понимал душевное состояние Романенко: мои жена и сын тоже находились в центре города.

Самая сложная задача выпала на долю лейтенанта В. Кухаря. Его машины с пушками должны были поддержать любое подразделение, если оно окажется в тяжелом положении. На помощь Кухарю я направил своего заместителя капитана Сосина.

Мой КП — почта. Это один из немногих пока уцелевших домов, ближе всех расположенный к боевым порядкам подразделения. В оперативном зале все разбросано: письма, марки, почтовая бумага. На проводе висит телефонная трубка. Я тревожно перевел взгляд на стенные часы: «Продержимся ли?..»

Шуршание бумаг заставило меня оглянуться. Начальник штаба батальона старший лейтенант Дмитрий Мартыненко, не терпевший непорядка, подбирал с пола неотправленные корреспонденции. Он был спокоен и по- хозяйски озабочен.

А я, признаться, испытывал волнение. Меня неотвязно преследовала все та же мысль: «Устоим ли?»

Дело в том, что вся моя военная учеба проходила в основном под девизом: только наступать! Отход считался позором, и этому нас не учили. Теперь, когда довелось отступать, опыта-то никакого и не было. Пришлось постигать эту премудрость под жестокими ударами врага.

Романенко и Коробко донесли, что уже заняли рубежи прикрытия. Тихонов пока молчал. Все ли у него ладно? Неужели бензин не подвезли?

Оставив начальника штаба на КП, я помчался на броневике на юго-западную окраину города. Не проехал и квартала, как заглох мотор.

— Догонишь меня, — указал я маршрут водителю и пошел пешком.

Проходя мимо своего дома, не утерпел и на минутку заскочил в открытую дверь.

Одна минута! А сколько чувств, мыслей! Я не знал, куда эвакуировалась жена, и надеялся найти записку. В коридоре под ноги попала грузовая машина сынишки. Видимо, Герик хотел взять игрушку с собой, а мать не разрешила.

Вот моя комната. На стенах портреты родных. В письменном столе выдвинут ящик. В нем, как и думал, записка жены. Беру листок и на ходу читаю: «Саша, милый! Мы с Гериком поехали в Донбасс, к твоей сестре…»

Увидимся ли с вами, родные мои, доведется ли?

Кроме записки жены прихватил книжку моего родного брата — комиссара гражданской войны. Не хотелось, чтобы фашисты сожгли ее. Да и память о брате дорога! Об этой книжке и о ее авторе я еще расскажу.

В конце улицы Ленина, совершенно разбитой, меня догнал броневик. Дальше поехал на нем. Рота Тихонова вела бой. Выйти на указанный рубеж она не успела. В бинокль я видел обширное зеленое поле, по которому надвигалась длинная цепочка вражеских танков. А за ними — пехота.

Неприятельских машин я насчитал тридцать, а своих шестнадцать. Перевес небольшой, но сила огня разная. У нас были амфибии, предназначенные для разведки. Эта облегченная, высокой проходимости машина не имела пушки, а была вооружена лишь двумя крупнокалиберными пулеметами.

По рации на помощь Тихонову я вызвал из своего резерва взвод БА-10. На каждой бронемашине имелось по двадцать снарядов.

Поддержка пришла своевременно. Три БА-10 с ходу прямой наводкой начали бить по неприятелю. Четыре танка обезвредили. Тихоновские амфибии тем временем тридцатью двумя пулеметами отсекли пехоту и заставили ее залечь.

Машины противника попятились. Отходили они осторожно, боясь подавить своих солдат. Этим воспользовались наши артиллеристы и подбили еще одну бронированную махину.

Увлеченный боем, я не заметил, как два фашистских танка с автоматчиками огородами обошли деревню Каплевку и устремились в сторону переправы. Такой маневр врага Тихонов предвидел и на всякий случай оставил в кустах на берегу реки Т-37.

Командир экипажа комсорг Борис Гудков, находясь в засаде, внезапным пулеметным огнем смел автоматчиков с брони. Они кинулись в заросли и нарвались на сабли кавалеристов.

Танки противника развернули пушки. Метким огнем Гудков забил смотровую щель одной башни. Но другое орудие подожгло амфибию. Однако Гудков свое дело сделал: он не только задержал вражеские машины, но и рассеял десант, дал возможность артиллеристам первым открыть стрельбу.

Когда с танками было покончено, мы бросились к Гудкову. Он с трудом открыл люк. Борис был весь в крови, в горящем комбинезоне…

— Цела? — прохрипел он, не поднимая глаз: — Пе-е-репра-ава?..

И больше ни слова.

Я знал Бориса. С ним познакомились еще на петрозаводском направлении, в дни финской кампании. Знал как любознательного, веселого, дружелюбного человека… И вот не стало его. Я никак не мог поверить этому, не мог… Мы перенесли его в броневик. Мне все еще казалось, что он только обессилел, наглотался дыму… Свежий воздух возвратит ему сознание обязательно.

Мы не сразу попрощались с ним, не могли…

Наша последняя зенитка заглохла. Над переправой низко кружили вражеские самолеты, обстреливая берег. А ведь там дети, женщины, старики…

Не добившись успеха на этом участке, противник пошел в обход города с севера. Но там наши соседи встретили его таким огнем, что он отскочил назад. К этому времени подошли основные силы гитлеровцев. Они, сковывая нас на флангах, собрали мощный кулак для лобовой атаки. Оккупанты явно спешили, стремились ворваться в Хотин до наступления темноты.