Батальон «Вотан» - [19]

Вечер продолжался: бесконечный путаный парад старых шуток и анекдотов, пива, солдатских рассказов, снова пива, жалоб, опять пива, обрывков скабрезных песен, пива, — прерываемый лишь внезапными побегами в уборные, чтобы избавиться там от лишней жидкости.

* * *

— Нет, дайте я расскажу вам об этом, унтерштурмфюрер Шварц, — пьяно произнес Мясник, возвышаясь над офицером с пивной кружкой в одной руке и стаканом шнапса в другой. — Дело в том, что у меня есть одна удивительная способность. Я могу почувствовать еврея по запаху! — Он взмахнул одной рукой, точно отметая всяческие протесты, и пролил свое пиво на сверкающие сапоги Шварца. Но офицер даже не заметил этого.

— Все знают, что они пахнут по-другому, чем мы. Именно поэтому господин врач сует свой нос нам в подмышки во время медицинского осмотра. — Он значительно мотнул своей огромной башкой. — Вы знаете, они там обучались в своих университетах, чтобы сразу распознавать запах еврея. Но мне не нужно учиться. Я рос с ними. — Он внезапно покраснел. — Проклятые носатые ублюдки с тугими кошельками. Шустрые, сальные сволочи, они всегда приударяли за девочками — за нашими девочками. Им нравятся европейские девочки, вы же знаете.

— Это действительно так? — пьяно произнес Шварц. Он понял, что ему трудно произнести членораздельно эти три простых слова, и решил повторить. — Это действительно так?

— Естественно, унтерштурмфюрер, — многозначительно произнес Мясник и сделал большой глоток из своей кружки, а затем глотнул шнапса. — Ради белых девочек жиды сделают все, что угодно. Наши светловолосые немецкие девчонки их очаровывают, вы же знаете. Но они никогда не женятся на них. Они не женились на немках и раньше — до того, как наш фюрер пришел к власти. Там, где я вырос, говорили, что их раввин скорее отрежет им яйца своим ножом, чем позволит жениться на немецких девочках.

Рот Шварца недоверчиво приоткрылся.

— Да неужели? — выдохнул он. Мясник искоса посмотрел на него.

— Да, это так, унтерштурмфюрер. Как будто их еврейские члены и так не обрезаны достаточно коротко!

* * *

— Послушай, Шульце — немного сердито сказал фон Доденбург, — армия может функционировать эффективно, только когда любой приказ выполняется безоговорочно.

— Даже глупый приказ? — спрашивал Шульце с упорством пьяного. — Даже глупый, господин оберштурмфюрер?

— Не бывает глупых приказов, Шульце. Они могут показаться глупыми солдатам. Но разве вы можете судить, глуп ли приказ, который вам отдают, или нет? Верно ведь?

— А что вы скажете про капитана из первой роты, который приказал своему водителю выпрыгнуть из окна? Этот кретин выполнил приказ — и в результате сломал ногу, — уперся Шульце. — Что это доказывает, господин офицер?

— Это доказывает, что упомянутый солдат абсолютно доверял своему командиру.

— Ну, я смотрю на это несколько иначе, господин офицер, — сказал Шульце. — Это кажется мне больше похожим на рабское повиновение[27], столь типичное для кайзеровского времени, рассказами о котором обычно имел обыкновение изводить меня отец. — Он сделал большой глоток пива.

Фон Доденбург горячо ухватился за это выражение.

— Рабское повиновение! Нет, ты абсолютно не прав, Шульце. В нашей системе обучения нет ничего подобного. Руководство СС не допустило бы этого. Теория обергруппенфюрера Бергера учит совершенно противоположному. — И, полный пьяного энтузиазма, он начал читать Шульце лекцию о принципах военной подготовки, разработанных Готтлобом Бергером по прозвищу Герцог Швабский.

* * *

Гауптштурмфюрер Гейер стоял посреди шумной комнаты, поглаживая большой нос. Сейчас он больше, чем когда либо, походил на настоящего стервятника. Гейер чувствовал себя совершенно счастливым. Он был окружен молодыми парнями из своей роты, а их лица еще не были испорчены выражением продажности, в отличие от крашеных физиономий молодых мужчин-проституток, с которыми ему приходилось иметь дело в Берлине.

Эти молодые люди отлично выглядели. На мгновение он позволил себе поразмышлять о том, как они смотрятся голыми — твердые, мускулистые молодые тела, в отличие от мягких слабых тел юношей, бродящих по темным улицам на задворках берлинской станции Лертер. Затем он отбросил эту мысль как недостойную. «Долг есть долг, — сказал он себе, — а шнапс есть шнапс. И их нельзя смешивать. — Красивые мальчики были частью другого мира и не должны были иметь ничего общего с миром военных».

Мимо него протащили солдата, упившегося до потери сознания. Его несли шестеро пьяно хихикающих товарищей. Они положили его на одну из скамей и потащили к уборным.

— Мы собираемся устроить ему похороны за счет государства, господин офицер, — возбужденно сказал гауптштурмфюреру один из них. Стервятник тонко улыбнулся и коснулся рукой лба в приветствии, как от него и ожидалось. Процессия прошла мимо — пьяная пародия на реальность.

Стервятник бросил последний взгляд на свою роту.

«Моя рота», — тихо прошептал он себе под нос и почувствовал, как слезы набежали ему на глаза, когда он спросил себя, сколько из этих красивых молодых людей, элиты нации, переживет то, что вскоре должно было начаться.

Он одернулся, запретив себе поддаваться эмоциям, и двинулся вперед, прокладывая путь через толпу.