Басни средневековой Армении - [7]

И пристыжен был поп.

Показывает эта басня, что не должно считать евангелие христово ложным, но надлежит верить и исполнять, что оно велит» (Вардан 235).

С этой басней Вардана созвучна маленькая курдская новелла про муллу Базида, который в пятницу в мечети, не подозревая, что в толпе стоит и его жена, в горячей проповеди призывал отдавать нищему и вторую смену платья, и второй кусок хлеба; вернувшись же домой, очень сердился, узнав, что опередившая его при возвращении жена не может ему дать чистой рубахи, так как, следуя его призыву, отдала ее нищему, и не может подать ему обеда, так как успела накормить нищего тем, что было приготовлено для муллы. И в гневе воскликнул мулла: «Так я ведь проповедь говорил не для себя, а для других, чтобы другие давали мне, а не ты отдавала другим мое!».

Еще большим ядом сомнений в правдивости церкви, чем басня о бедняке, еще большим дерзновением против священного места, чем рассказ о краденой корове, припрятанной попом в алтаре, проникнута басня о церкви и мельнице (6), в которой при чтении подлинника выступает на первый план не только выраженная в басне про вола и коня (2) идея о неравном распределении трудов и радостей жизни, но и иная мысль, в применении к церкви, учитывая время и место, звучавшая кощунственно: насытившись от трудов мельницы, все те, кто не разделяли ее трудов, все те, кто тем самым уподобились еще не понесшим наказания свинкам, в церковь пришли воздавать благодарность и славу не мельнице, а богу. Подчеркнутый мною в переводе («бога благодарят») нс совсем обычный порядок русских слов передает оттенок мысли, еще более отчетливо выраженный в подлиннике логическим ударением на слове «бога» (читай: который не трудился).

Этот оттенок мысли в подлиннике выражен совершенно ясно; однако, учитывая время и место (Армения, XIII в.), было бы рискованно так выпячивать именно этот оттенок, если бы до нас не дошло выловленное Марром в тексте проповедей Вардана Айгекца иносказание, облеченное в весьма благонамеренную и благонравную, с точки зрения духовной цензуры, форму. Вардан в заключение проповеди, отвергая выраженную ему слушателями благодарность за поучение, наставляет обратить эту благодарность к умудрившему проповедника господу-богу. Но почему? Потому что «Видим мы богачей, как они руками работников возделывают виноградники и сады, окружают их колючками и ухаживают за ними. Когда же вкушают виноградные грозди и плоды, то не вспоминают ни о работниках, ни о колючках, а хозяина дома благодарят и желают ему долгой и мирной жизни. Так же и великие, блистающие славой князья ловят дичь и птиц при посредстве псов и хищных птиц. Вкушая же жирное и вкусное мясо, не вспоминают ни про псов, ни про ловчих птиц, а князя благодарят и молятся богу, чтоб он долгие годы княжил».

Едва ли в восприятии Вардана или слушавших его и разделявших его мысли масс унизительно было сопоставление на равных правах, как не заслуживших благодарности, работников сада и виноградника с ловчими птицами и гончими псами, вероятно, пользовавшимися в замке феодала большей заботой и уходом, чем эти земледельцы. Само

признание в тексте проповеди естественности, понятности и оправданности такого распределения обязанностей в труде и права на благодарность между членами общества кажется проникнутым удачно замаскированной иронией, которая, при всем моем стремлении передать точно текст, в подлиннике ощущается отчетливее, чем в переводе.

Если бы в тех же вардановских сборниках не было басенки о трудившихся верблюжонке и ослике и о наедавшихся свинках, если бы так трогательно из страха перед «телесными судьями» не подняли свои копытца верблюжонок и ослик, прося проверить, не пристало ли к ним хотя бы одно только зернышко из подвозившегося ими для свинок хлеба, если бы, наконец, в назидании к этой басне не звучало, помимо расплывчатой ссылки на страшный суд, и звучащее угрозой упоминание о «телесных судьях», — мы бы не имели права по не выраженному прямыми словами оттенку синтаксиса речи настаивать на ироническом характере приведенного отрывка из проповеди Вардана.

Но кто же эти «телесные судьи», о которых мы уже упоминали? Судебником Мхитара Гоша они не предусмотрены. Среди многочисленных статей этого замечательного кодекса нет такой, которая бы предусматривала наказуемость пользования чужим трудом и пренебрежительного отношения к тем, кто трудится. В тот век, когда и животные представали перед судом за совершенные ими незаконные деяния, не мог быть, по Судебнику Гоша, приведен на суд княжеский конь, беседовавший с волом. Тут вспоминается иная категория «телесных судей» — та, которая могла и не уметь прочесть, что записано в Судебнике и что не записано, в тех ли статьях, которые были унаследованы от «благочестивых царей» Константина и Феодосия, в тех ли статьях, которые донесены были через многие века до времени Мхитара из Пятикнижия Моисея, в тех ли статьях, которые уловил в обычаях родной страны, родного народа мудрый составитель Судебника, щедро внесший обычное право армян в свой официальный Судебник.

Эти «телесные судьи», которыми прямо грозит назидание к басне о трудящихся и тунеядцах, могли руководствоваться не статьями Судебника и не правом обычным, а правом, естественно свойственным человеку, — правом, завоевывавшимся в процессе роста самосознания низов, — правом, обоснованным, как мотивировкой статьи закона, и басней о воле и коне, и басней о мельнице и церкви, и басней о медведе и муравье (29) и многими другими, вошедшими в сборники Вардана и даже Мхитара Гоша, и сотнями тех, которые, живя в народной среде, в писанных сборниках до нас не дошли.