Башня у моря - [30]

Он, конечно, не мог этого сделать. После нескольких секунд внутренней борьбы сбивчиво объяснил, что хотел бы загладить то зло, которое причинил.

– Не сомневаюсь, – бросил я, – но что сделано, то сделано, мы оба это знаем. В сложившейся ситуации есть только одно решение. В долине ты не можешь оставаться, потому что О’Мэлли превратят твою жизнь в ад. Тебе придется оставить Кашельмару.

Ничто не могло напугать его больше, чем эти слова.

– Пожалуйста, милорд, – пробормотал он, едва ворочая языком, – пожалуйста, не выкидывайте меня в мир без единого шиллинга.

– Мой дорогой Родерик, – холодно ответил я, – по глупости или по каким-то иным причинам я потратил немало времени и денег на твое воспитание, а для меня пустая трата времени и денег – самое последнее дело. Ты вел себя крайне безответственно и приложил немало усилий, чтобы продемонстрировать мне свою незрелость, но ты хорошо учился, и нет сомнений в том, что ты подаешь надежды. Я все еще предполагаю отправить тебя в университет, но при этом собираюсь на несколько лет удалить из Ирландии.

Я читал его мысли: он рассчитывал, что я отправлю его в Оксфорд и позволю на каникулы приезжать в Вудхаммер-холл. Он никогда не был в Англии. Оставляя его в Кашельмаре, где в мое отсутствие за ним присматривали Хейс и его жена, я давал ему понять, что, несмотря на все мое милосердие, он не должен считать себя членом моей семьи.

– Это очень щедро с вашей стороны, милорд. – Радость так переполнила его, что в глазах появились слезы. – Знаю, я не имею права теперь надеяться на то, что вы отправите меня в университет.

– Нет-нет, я тебя отправлю в университет. Ты поедешь учиться в Германию, во Франкфурт. Более того, ты останешься там на три года, и за это время ни разу твоя нога не ступит на землю Англии или Ирландии. Ты понял?

Он понял. И пришел в ужас:

– Франкфурт! Но, милорд, я не говорю по-немецки!

– Выучишься.

После этого он замолчал. Я видел, как к нему медленно приходит понимание того, что я вынес решение, которое устроит как Джойсов, так и О’Мэлли: изгнание, но не полный позор. Я в отношении его умывал руки, но в то же время продолжал поддерживать материально.

– Для тебя это будет интересный опыт, – добавил я спустя несколько секунд. – Используй его наилучшим образом.

– Но… – Он вдруг превратился совсем в мальчишку. – Я там не знаю ни одной души. – Одновременно я видел, он понемногу приходит в себя, снова надевает актерскую маску и напускает на лицо безутешное выражение. – Я буду совсем один.

– Лучше один во Франкфурте с моими деньгами в кармане, – отрезал я, – чем один в мире без гроша в кармане. Значит, так, Родерик, этот инцидент исчерпан, но помни: если ты еще раз попадешь в такую переделку, ко мне можешь не обращаться, когда потратишь последнее пенни.

Он кивнул, все еще потрясенный, и рассудительно сообщил мне, что будет помнить мои слова. Но я не знал, насколько можно ему доверять, и еще до возвращения в гостиную Джорджа, который принялся настаивать, чтобы я провел ночь у него, я проникся убеждением, что лучше бы мне никогда не встречать этого худого маленького сироту, который давным-давно пришел через заднюю дверь в Кашельмару попросить ложку овсянки.

Глава 6

1

«Порой я думаю, что весна никогда не наступит», – писала Маргарет, и внезапно это предложение, которое она повторяла всю зиму, показалось пустым и холодным. Я перечитывал письмо снова и снова и с каждым разом все больше убеждался, что за этими осторожными строками кроются тревоги, которые она не решается открыть мне. Она написала письмо в феврале, через шесть месяцев после нашего расставания, и писала так, будто не могла толком вспомнить, кто я.

К этому времени я уже вернулся в Лондон. Перед отъездом из Кашельмары я отправил Дерри к его дальним родственникам и велел ему оставаться там, пока я не подготовлю его путешествие в Германию. Что касается Патрика, то я решил с началом нового семестра отправить его в Итон. Мне когда-то сказали, что в этой школе предпочитают мальчиков, не имеющих особых амбиций, и я надеялся, что Патрику будет легче освоиться там, чем в Рагби. А сам тем временем опять был вынужден тратить время на руководство его занятиями, но, хотя из-за этого мне пришлось свернуть часть моей деятельности в Вестминстере, я испытал облегчение; все вопросы там снова вращались вокруг парламентской реформы – предмета, далекого от моих интересов к сельскому хозяйству. Что же касается внешней политики, то она сводилась лишь к романтическому, но непрактичному одобрению объединения Италии в сочетании с истерической франкофобией. Маргарет спрашивала меня в своем письме, что говорят в Англии об американском кризисе. Я не мог написать ей, что, несмотря на летнюю передышку, люди в Англии все еще настолько боятся воинственной Франции, которая опять победным маршем пройдет по всей Европе, что и внимания не обратили бы, исчезни вдруг Америка с лица земли.

Даже та часть письма Маргарет, что была посвящена политике, казалась мне необычной. Она словно следовала рекомендациям наставлений по переписке, о презрении к которым объявила раньше, а свободный, яркий стиль ее первых писем, в которых она ловко перепрыгивала с одной темы на другую, исчез под свинцовым грузом формальностей.