Башня - [59]

Наконец Марина не выдержала и отправилась на кухню – посмотреть, как движется работа. Высоты стремянки не хватило, и Кстин водрузил на нее табуретку. Марина со страхом увидела, что ножки табуретки стоят прямо по углам верхней площадки лестницы, и подумала, что парень может сильно навернуться с такой высоты. Но побоялась сказать это вслух: услышав ее голос, Кстин резко обернется и тогда точно грохнется.

Он медленно, но как-то очень уверенно сверлил ручной дрелью дырки в бетонной стене, время от времени сдувая с лица серую пыль. На больших красных руках вздулись толстые вены, и футболка между лопаток намокла от пота.

Марина развернулась и тихо пошла обратно – доглаживать занавески. Они управились почти одновременно, Кстин даже чуть раньше. Он сложил инструменты обратно в ящик, потом Марина слышала шум воды, доносящийся из ванной, затем он появился на пороге комнаты.

– Готово! Можно вешать! – Его обветренная физиономия лучилась от счастья, и Марина поняла, что надо пойти и посмотреть на плоды его трудов именно сейчас, не откладывая, потому что он очень на это рассчитывал.

Марина поставила утюг на подставку и пошла в кухню. Стремянка стояла, прислоненная к стене, а на полу, под окном, были влажные разводы.

– Я убрал за собой! – пояснил Кстин. Подтекст легко угадывался: «Как насчет дополнительных очков в мою пользу? По-моему, я их заслужил».

– Я могла бы сделать это сама, – сказала Марина.

– Любое дело надо доводить до конца, – значительно ответил Кстин.

– Ну что же… – обронила Марина и пошла за занавесками.

Потом он снова залез на стремянку, а она подавала ему выглаженные куски материи.

Он действительно чуть не упал с лестницы: в тот момент, когда Марина подавала ему вторую занавеску, а Кстин, перегнувшись, тянулся к ней руками, их пальцы встретились – случайно, поспешно и суетливо. Его лицо изменилось, и Марине показалось, что в его глазах она увидела благоговейный страх. Он так быстро отдернул руку – почти вырвал у нее занавеску, что табуретка покачнулась.

Кстин, пытаясь сохранить равновесие, застыл в нелепой позе, и Марина подумала, что сейчас… через секунду ножки табуретки соскользнут с верхней площадки стремянки, раздастся грохот, и тогда…

Но он каким-то чудом удержался, затем медленно выпрямился и громко, с облегчением, выдохнул.

Марина почувствовала, что ее разбирает смех; она тихонько хихикнула, пытаясь подавить неожиданное веселье. Смеяться просто так, без причины, она не могла: этот незначительный эпизод нуждался в комментарии, но и без комментариев все было ясно.

Они оба прекрасно понимали, ПОЧЕМУ он так торопился отдернуть руку. Марине казалось это забавным и одновременно правильным; Кстин, напротив, находил это глупым… и все же смешным.

Он отвернулся к окну и, вытянувшись, цеплял ткань маленькими зубастыми зажимами, но плечи его мелко тряслись. И Марина подозревала, что не от страха. Он тоже смеялся – осторожно, чтобы не упасть.

Наконец он повесил вторую занавеску и слез с лестницы. Он отступил от Марины на два шага и широко улыбнулся.

Кстин очень боялся (хотя это действительно было глупым и сильно смахивало на поведение восьмиклассника на первом романтическом свидании), что Марина заподозрит его в вульгарном заигрывании.

Любую другую он бы давно обхватил за талию (как бы небрежно, чтобы пальцы лежали чуть выше, чем следовало, под самой грудью) и, делая фальшиво-страстные глаза, глухим голосом молил бы о заслуженной награде – невинном поцелуе. И любая другая таяла бы от прикосновения его больших и грубых лишь с виду рук.

Любая, но не Марина.

С этой женщиной ему хотелось быть не таким, каким он был на самом деле, а таким, каким она себе его представляла, и даже лучше. Безобидным и ненавязчивым. Поэтому он опасался, что случайное прикосновение пальцев может показаться намеренным.

«О’кей, Кстин! Тебе уже тридцать лет, и ты не совсем законченный идиот. Женщину нужно приходить и брать, и ты это прекрасно понимаешь. И наверное, в ее глазах ты выглядишь вполне добропорядочным… Но – скучным и жалким. Так и есть. Ты все понимаешь, но что ты можешь с этим поделать? Как можно взять и облапить это божественное создание, бесплотное и бестелесное? Как можно протягивать к ней руки и не бояться оставить на ней жирные отпечатки пальцев, будто на драгоценной хрустальной вазе? Что ты вообще можешь с ней сделать, если при виде ее ни голова, ни то, что находится ниже пояса, не работает – только сердце бешено бьется, угрожая выскочить из груди?»

Он ничего не мог. Эта проклятая и мучительная любовь притягивала и в то же время обессиливала его. Ему казалось, что в Марининых глазах такое чистое и пылкое чувство должно быть несомненным достоинством… Но при одном условии.

«Если бы она хоть что-то испытывала ко мне». И эту мысль не стоило проговаривать до конца – даже про себя. Потому что конец у нее был… «Черт, не надо!»

– Вот теперь я заслужил мороженое, – сказал он.

Он выделил голосом слово «мороженое», словно хотел еще раз уверить ее, что ни на что большее не рассчитывает.

«Только мороженое… И чтобы есть его ВА– ШЕЙ ложкой».

– Конечно, – сказала Марина.