Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа - [8]

Несколько часов солдаты таскали воду, трудились до полной мути в глазах, до хриплой одышки, до онемения всех конечностей. Полностью осушить трюм не удалось, да уже и не требовалось. Затычка держала, вода просачивалась, но незначительно.

– Шабаш, – хрипло возвестил Затулин. – Позднее усилим пластырь, прижмем его прочнее. На сегодня хватит.

Шатаясь, не чувствуя ног, военнослужащие срочной службы выбирались из трюма. Кашель сотрясал, лилось из носа. Ночь была в разгаре. Они понятия не имели, где находились, в какую сторону и на сколько миль их отнесло от берега. Во все пределы простирался бушующий, изрытый бурунами океан. Ни одного огонька на горизонте. Сыпал снег, ветер закручивал его в причудливые спирали. Мрачные тучи неслись на запад. Баржа монотонно качалась. Серые волны бились в борт, и каждый удар сопровождался оглушительным ревом.

Люди добрели до кубрика и попадали возле буржуйки, в которой весело потрескивал огонь. Дверца печки была распахнута, вокруг нее распространялось спасительное тепло. Отмирала кожа, потерявшая чувствительность. От перемены температуры нестерпимо ломило кости, терзала боль. Пол стараниями рядового Полонского был сухим. Парни стаскивали матрасы с нар – лежать на нарах в такую качку было смертельным номером – бросали их на пол возле буржуйки. Одежда задубела, встала колом. Приходилось раздеваться до белья. Хрипя от боли, бойцы растирали ноги. В соседних каютах у рачительных штатских имелись рваные свитера, ватные брюки с заплатами, истоптанные кирзовые сапоги. Водка, купленная у поселкового «коммерсанта», была просто царским подарком. У Полонского тряслись руки, когда он разливал по кружкам драгоценную жидкость. В один присест усадили бутылку, стонали от наслаждения, когда алкоголь потек по венам. Возможно, водка и зло, но именно она не дала загнуться в эту ночь измученным людям.

Парни сгрудились на матрасах вокруг печки, грели руки, ноги, смотрели на огонь воспаленными глазами. Разговаривать не хотелось. Полонский поднес наручные часы к печке, уставился на циферблат слезящимися глазами. На старенькой «Заре», оснащенной тонким кожаным ремешком, треснуло стекло, разбежались паутинки по циферблату.

– Половина восьмого вечера? – недоверчиво прохрипел Филипп. – Не может быть.

– Не может, – согласился Ахмет, изучив стрелки собственных «Командирских». – Два часа и восемь минут. Ночь. Шесть часов назад нас оторвало от причала.

– А на моих два часа и четыре минуты, – поведал Серега, ощупав и осмотрев свои часы. – Отстают, зараза, всю дорогу. Вот это да, пацаны, пронеслось время!..

– А ты, Филипп, свои «золотые» можешь выбросить. – Федорчук вздохнул и сунул в печь сырое березовое полено.

– Не выброшу, – мотнул головой Полонский. – Пусть будут. Они все равно показывают правильное время дважды в сутки.

Он первым завалился на матрас и беспокойно всхрапнул. Серега Крюков испустил мучительный стон, словно его расстреливали, и рухнул боком. Вовка Федорчук нашел в себе силы притащить дрова, загрузил их в печку и тоже отбился без задних ног.

«Не усну, – подумал Ахмет, пристраиваясь на краю лежанки. – Буду овец считать».

Но перед глазами парня тут же закружилась поземка. Его поволокло в зияющую воронку.

Всю ночь неудобный кубрик напоминал прифронтовой лазарет. Беспрестанная качка сбрасывала людей с матрасов, швыряла от стены к стене. Ребят рвало. Хорошо хоть ведра смогли подтащить. Да, морскую болезнь еще никто не отменял. Утро было тоскливым и страшным. Печка прогорела, в кубрике царил жестокий холод. Лица солдат кровоточили, соль разъедала ссадины и порезы. Они со стоном открывали глаза, ворочались, всклокоченные, бледные, с каким-то недоверчивым ужасом таращились друг на друга. Снаружи проникал рассеянный мглистый свет. Пол качался и через каждые несколько секунд куда-то проваливался, создавая ощущение невесомости. Половина десятого утра.

– Нас еще не нашли? – простонал Филипп, поднося к глазам сломанные часы. – Хотя зачем я спрашиваю?.. – Он сел на колени, принялся энергично растирать виски. – Черт, голова не соображает, сознание какое-то парализованное. Холодно здесь, пацаны. – Солдат передернул плечами. – Когда тепло-то станет?

– Летом, – пошутил Ахмет.

– Я весь просолился, – жаловался Федорчук, опухший, как алкоголик. – Можно меня разрезать. Во мне сало уже соленое. Может, перекусим, пацаны?

– Может, тебе еще и кофию в постель? – простонал Серега Крюков. – Не могу ничего есть, отдаю свою порцию нуждающимся. Как подумаю о еде, так сразу в бараний рог крутит. Слушайте, а где мы? – Парень привстал, и в глазах у него появилось что-то осмысленное.

Он покосился на распахнутую дверь, за которой завывал ветер. Косматые тучи заглядывали в кубрик. Ответа Сергей не дождался. Все подавленно молчали, прятали глаза.

– Так, подъем, – распорядился Затулин. – Отставить вредные мысли, никакой паники. Главное, что мы живы, родились не только в рубашке, но и в трусах. Всем помыться, почистить зубы, тепло одеться. Сдается мне, что на этом корыте непочатый край работы.

– Ох, не накаркай, – предостерег Филипп.

Лучше бы они не выходили на палубу! На море продолжался шторм. Беззащитное суденышко носило по волнам. Ветер дул с невероятной силой, вихрился снег. Горизонт от края и до края был девственно чист. Только мерно вздымались волны и низко плыли кудлатые тучи. Положение солнца и направление дрейфа определить было невозможно. Как далеко отнесло «танкиста» от Курил и куда именно, оставалось только гадать. За прошедшую ночь судно покрылось толстой коркой льда, просело и снова завалилось на нос. Волны захлестывали бак, трепали болтающуюся аппарель.