Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - [24]

Бартоломе молчал, но рассказ ректора тронул его.

— Ведь не считаешь же ты большой доблестью твой поединок с Роберто Гусманом? — спросил ректор. — Тем более, что он не привел к хорошему.

— Но я не жалею об этом, сеньор. И если нужно, то я еще не раз показал бы этому надменному негодяю, что его кровь такого же цвета, как и кровь крестьян, замученных им и его отцом!

— Бартоломе, негодяев в бархате и перьях, как Гусман, так много, что одной своей шпагой ты ничего не сделаешь с ними. Я получил письмо из Италии от своего друга, который пишет мне, что находятся люди, пытающиеся оправдать бесчеловечные деяния таких, как твой Гусман и другие. Вот, например, итальянец Макиавелли пишет: «…сильные люди отклоняют законы, которые созданы лишь для слабых, трусов и лентяев, то есть толпы. Все выдающиеся деяния возникли из нарушения права, из силы. Сильный человек должен руководствоваться только законами железа и крови, ибо для достижения своей цели хороши любые средства, вплоть до убийства. Сильный человек должен сочетать в себе качества льва и лисицы, обладать яростью и великим искусством лжи и лицемерия». И далее в таком же роде…

— Но ведь это ужасно, сеньор! Это же прямое оправдание любых преступлений! Самые бесчеловечные поступки здесь получают вид доблести!

— Для людей, рекомендующих в качестве нормы поведения «кровь и железо», важно не стремление к общественному благу, а лишь жажда низменной власти и богатства. Особенно страшно появление этих взглядов у нас, в Испании. Испания раздроблена, королевская власть еще не упрочена. Нашу бедную землю терзают и неверные, и владетельные дворяне, не подчиняющиеся королю. А кто страдает? Несчастный народ!

— Я еще в детстве слышал о восстаниях в Каталонии, когда доведенные до крайности крестьяне пытались освободиться от невыносимого гнета. Восстание было подавлено с ужасающей жестокостью, а вожди его четвертованы!

— Но все же впоследствии король Фернандо ослабил крепостную зависимость и отменил позор нашей страны — «дурные обычаи»^[27]. Что может быть страшнее рабства, когда человека превращают в бездушную тварь, покорную произволу рабовладельца? Помни, Бартоломе, что самое прекрасное и совершенное создание на земле — человек — не должен быть рабом! Я возлагаю надежды на таких, как ты. У тебя горячее и доброе сердце, ты смел и честен. Обещай мне, Бартоломе, что ты употребишь все душевные силы для преодоления своего личного горя. Помни о Марке Курции!

Письмо Диего де Арана от 2 августа 1492 года

Ветер надул паруса, и корабль в открытое море

Быстро стремится вперед, подгоняемый ветром

попутным.

Анне и Лукан

Был воскресный пасмурный день. Вернувшись после праздничной мессы из капеллы, Леон и Бартоломе сели заниматься арабской грамматикой. Канонику Бернальдесу зачем-то понадобилось, чтобы его племянник знал в совершенстве арабский язык. Бедный Леон, которому все классические языки давались с трудом, совсем пал духом. Но Бартоломе был рад занять себя чем-либо, чтобы заглушить горестные мысли, и он стал помогать приятелю. С недавних пор они усердно посещали семинар восточных языков. Профессор дон Хуан Альбусино Д’Ольмедо, высокообразованный и приятный человек, был мориском по происхождению — сыном испанца и мавританки. Говорили, что с материнской стороны в его жилах течет королевская кровь. Дон Д’Ольмедо был последователем и страстным поклонником арабского философа Аверроэса и переводил на латинский язык многие его сочинения. У дона Д’Ольмедо была великолепная библиотека с редкими старинными арабскими рукописями. Бартоломе пристрастился к их чтению и много часов проводил в этой библиотеке.

Вдруг спокойное течение занятий арабской грамматикой было прервано самым неожиданным образом. Мигель, который после мессы исчез с весьма таинственным видом, а на самом деле пошел провожать прелестную Лоренсу, ворвался в комнату.

Он размахивал руками, его нельзя было узнать. Тщательно уложенная утром прическа растрепана. Ферреруэло сбился на одно плечо, шпага где-то сзади.

— Мигель, что с тобой? Что случилось, Мигель? — почти одновременно спросили пораженные его видом Бартоломе и Леон.

— Он отплыл! Диего пишет! Я знал, я чувствовал! Он уже плывет! — выпалил Мигель.

— Мигель, ради всех святых, успокойся, выпей воды, расскажи нам толково, кто отплывает, о чем пишет, и вообще — что случилось?

Мигель выпил воды и немного отдышался:

— Нет, вы даже себе не представляете, что произошло! Сидите тут со своей арабской грамматикой! Я получил письмо от Диего…

— Ну и что же?

— Ты понимаешь, он уже плывет!

— Кто — он? Диего?

— Диего тоже, но разве я вам не сказал, что дон Кристобаль отправился в свое великое плавание?

Юноши вскочили.

— Мигель! — вскричал Бартоломе. — Если ты сейчас же не придешь в себя и не расскажешь по порядку, что происходит, мы не ручаемся за твою жизнь.

— По-моему, пусть лучше Мигель просто прочитает нам письмо своего брата, — сказал рассудительный Леон.

— Правильно! — ответил немного успокоившийся Мигель. — Как я сам не сообразил? — и он вынул из кармана смятое письмо, которое добиралось до Саламанки почти два месяца.

«Палос, 2 августа 1492 года,