Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - [140]

— Мы примерно накажем тех, кто творил беззакония!

— И поскольку индейцы видят, что так ведут себя не только ваши наместники, но и простые солдаты, то они думают, что у всех христиан такой закон, и создал этот закон бог и король, то есть вы, ваше величество!

Король молчал, не зная, что ответить, а Лас-Касас продолжал:

— И за все, что сделали испанцы, за всю тиранию и злодейства в судный день бог обратит свой гнев на всю Испанию, ибо вся Испания принимает уже семьдесят лет участие в этих позорных делах!

— Ну, что вы говорите! — воскликнул испуганный Фелипе, который был религиозен и суеверен до крайности.

— Да, да, вы не только потеряете богатые земли, которые могли бы прокормить всю Кастилию, но и навлечете на себя законный гнев и возмущение бога!

Когда Лас-Касас ушел, Фелипе удивленно сказал придворным, присутствовавшим при беседе:

— Ни одному человеку в мире не дозволено говорить в лицо королям такие вещи… И все же я слушал его! Что это значит?

Придворные деликатно молчали, ибо на вопрос короля было трудно ответить, раз он сам не мог найти ответа на него.

После встречи с королем Бартоломе решил написать завещание. В Мадриде он обычно останавливался в монастыре Санта-Марии Аточской. Там у него было постоянное помещение, так как этого требовали частые поездки ко двору.

— Зачем это вам понадобилось писать завещание? — подозрительно спросил его Родриго. — Уж не больны ли вы?

— Я никогда еще не чувствовал себя таким здоровым и бодрым, как сейчас, после того как основательно пробрал короля, — усмехнулся Бартоломе.

— Бедняга Фелипе! Представляю, какое у него было лицо, когда он получил очередную порцию правды!

— И все же, мой друг, — продолжал Бартоломе, — именно потому, что я здоров и бодр, надо составить завещание. Ибо не личные вещи, которых у меня нет и не было никогда, а труды и документы я должен завещать. Вы сами твердите мне всегда, чтобы я не забывал работать для блага индейцев. Потому и надо подумать о них после моей смерти.

Родриго недовольно покачал головой. Этот преданный и верный друг, бывший всего на несколько лет моложе Бартоломе, о своей смерти не думал. Но мысль о том, что может не стать Лас-Касаса, была для Родриго невыносима. Показывать это Бартоломе было нельзя. Он сердился и напоминал слова Лукиана: «…если бы люди с самого начала поняли, что они смертны и что, проведя в жизни недолгое время, они уйдут, ничего земного не захватив с собой, люди и жили бы скромнее, и меньше печалились бы, умирая…»

Но завещание Бартоломе было составлено лишь спустя 9 лет — 17 марта 1564 года — нотариусом Гаспаром Теста и запечатано в присутствии семи свидетелей.

«…я дал и дарую коллегии Сан-Грегорио сим все, что я написал на латыни и на испанском языке, — говорилось в завещании, — все, что они найдут написанного мной и касающегося индейцев, а также „Общую историю Индии“, написанную моей рукой на испанском языке.

И является моей волей, чтобы она не выходила за пределы коллегии, разве для напечатания, когда наступит время, причем оригинал пусть будет всегда в коллегии. Я прошу и требую от достопочтенного ректора и братьев, чтобы они этим занялись, хранили и защищали мой труд. Возлагаю это на их совесть.

Поскольку я получаю большое количество писем от различных лиц и почти из всех частей Нового Света, где говорится о зле и несправедливости, которые индейцы терпели от нашей нации, и что испанцы их уничтожают и обижают без причин и они просят похлопотать перед королем и Советом. Поскольку эти письма являются свидетелями истины, которую я в течение многих лет защищал, и в них говорится о несправедливости угнетении и смертях, эти письма будут служить историческими документами, подтверждающимися многими лицами, достойными доверия.

Я обращаюсь к почтенному ректору, чтобы он поручил наиболее уважаемому члену коллегии эти письма, которые хранятся там и которые я получаю и поныне каждый день. Чтобы он сделал из этих писем книгу, подобрав по лицам и по годам, по мере их присылки, и по провинциям, откуда они приходят. И пусть они будут помещены в библиотеку коллегии на вечные времена, ибо если богу будет угодно уничтожить Испанию, чтобы все поняли, что это из-за всех злодеяний в Индии. И пусть проявится справедливость!

Такую подборку надо делать осторожному и добросовестному служителю, и чтобы он довел ее до конца февраля 1564 года.

Я желаю, чтобы это было выпущено, как я уже говорил, и увидело свет и чтобы было подписано моим именем.

И еще отдельно я упоминаю о некоторых подробностях моего погребения. Если возникнут сомнения, то я прошу ректора коллегии Сан-Грегорио со всеми братьями посмотреть и истолковать, ибо с их определением я заранее согласен.

Бартоломе де Лас-Касас,

епископ».

Очень радостными были дни, когда приходили письма из Америки, от старых соратников и товарищей. Родриго это знал.

— Бартоломе! — кричит он еще из другой комнаты. — Ну, как вы думаете, от кого я вам несу письмо?

— Наверное, из Сьюдад-Реаля, от Томаса Касильяса.

— Вот и не угадали! От Томаса, да не от того.

— От Томаса Торреса… Ну, читай, Антонио, послушаем, что пишет нам каноник Накутлана.