Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - [130]

Усталый и измученный от ночного путешествия, от всех дневных волнений, Бартоломе вошел в келью и попросил Хасинте принести воды с вином и кусок хлеба; он ничего не ел и не пил целые сутки!

Едва он сделал первый глоток, как услышал страшный шум и крики. В монастырь ворвались вооруженные горожане, которые обнаружили связанных индейцев, лежавших на дороге.

Увидев себя в окружении разъяренных испанцев, размахивавших обнаженными шпагами, даже обычно спокойный Бартоломе замер от ужаса. Никогда еще смерть не была от него так близко, как сейчас, в свете факелов, в этой маленькой келье… Его теснили, ему кричали что-то, он видел бледные от страха лица монахов. Но Бартоломе сдержанно спросил:

— Чего вы хотите от меня в столь поздний час?

В невероятном гаме и шуме он разобрал, что его обвиняют в том, что индейцы связаны, что он и его монахи совершают беззакония!

— Сеньоры, — терпеливо, не повышая голоса, ответил Бартоломе, — не обвиняйте в этом никого, кроме меня! Я увидел дозор ранее, чем они меня. И я собственными руками связал их. Хотя они не выполнили вашего приказа, но вина лежит только на мне!

Один из жителей города, некий Пардо, возмущенно вскричал:

— Посмотрите сеньоры, каков мирный путь! Защитник и спаситель индейцев вяжет их, а на нас пишет доносы в Кастилию, что мы плохо с ними обращаемся!

— Да что с ним возиться, с этим бесстыжим епископом, — закричал другой. — Выкинуть его из города сейчас же ночью, а если не уйдет, найдется хорошая веревка и на него!

— Я не буду отвечать вам! — с гневом вскричал Бартоломе. — Я не хочу лишать бога права строго наказать вас, ибо эти оскорбления вы наносите ему, а не мне!

Хордан и Хуанильо, пробившиеся сквозь толпу, старались оттеснить рассвирепевших горожан от епископа. Но какой-то испанец замахнулся шпагой. В одно мгновенье Хуанильо своей грудью заслонил Бартоломе. Удар шпагой свалил Хуанильо на землю. Хордан ударил негодяя кулаком, и тот упал. Завязалось настоящее побоище. Монахам все же удалось вытолкать вожаков из кельи, а затем и из монастыря.

Бартоломе перевязал рану Хуанильо, но спасти его было нельзя.

— Хуанильо, сын мой! — не сдерживая слез, говорил Бартоломе. — О горе, ты погиб из-за меня!

Так прошла вторая ночь… Когда жители города узнали о смерти слуги, ими овладело смятение: ведь могли убить епископа! Алькальд немедля арестовал убийцу. Перед монастырем появились члены кабильдо, алькальд и рехидоры. Они пришли без оружия, без жезлов, даже без шляп. Они умоляли епископа простить их!

На третий день рождества в городе был устроен турнир в честь примирения епископа со своей паствой. Но Родриго Ладрада не очень доверял этим проявлениям мира:

— Погодите, Бартоломе, еще немного, и эти люди покажут нам свое лицо!

И он оказался прав. После турнира разгоряченные боем и вином испанцы — участники турнира — прямо на лошадях отправились к собору и кричали:

— Нищие бездельники! Скоро доберемся до вас! Берегитесь!

Прощай, Новый Свет!

О корабль! Унесут в море

Опять тебя волны?..

Гораций

События последних дней убедили Бартоломе в том, что ему не удастся провести в жизнь «Новые законы». Тогда он решил пойти на самое меньшее: добиться сокращения непомерных податей, взимаемых с индейцев. Он написал в Мехико и просил прислать коронного судью для пересмотра подати.

В Сьюдад-Реаль прибыл судья. Он был неглупый человек и, ознакомившись с обстановкой в городе, сказал Лас-Касасу:

— Ваше преосвященство, вы знаете меня не первый день. И знаете, каково мое отношение к «Новым законам». Я вполне поддерживаю их, ибо лучше, чем кто-либо, за годы работы в Индии видел произвол и беззакония со стороны наших колонистов. «Новые законы» создавались учеными людьми, авторитет которых неоспорим. Но то, что именно вы принимали в «Новых законах» участие, делает их такими отталкивающими для всех колонистов Индии, в частности для Чиапаса. Как это ни глупо, но они считают, что вы действовали не столько из любви к индейцам, сколько из ненависти к испанцам. И все, что бы я ни делал, проводя «Новые законы», встретит сопротивление, ибо колонисты будут видеть в этом лишь ваше участие и влияние.

— Но что же делать? — спросил Лас-Касас. — Я не вижу выхода из этого тупика.

— Единственный выход, сеньор епископ, — ваш отъезд на то время, пока я буду здесь. Ибо, повторяю, что бы я ни делал: отбирал у них имущество, снижал подати, освобождал рабов, сажал в тюрьму — колонисты будут считать, что я все это делаю из уважения к вам, а не потому, что я королевский судья!

— Какая дьявольская слепота! — в сердцах сказал Лас-Касас. — Но не могу не согласиться с вами. Что вы можете мне предложить?

— Я не успел еще передать вам, что новый президент Аудиенсии Мексики приглашает ваше преосвященство в город Мехико на совещание епископов Индии. И если вы поспешите с отъездом, я буду вам очень признателен, ибо, пока вы в городе, повторяю, я ничего не смогу сделать!

Ночь перед отъездом из Сьюдад-Реаля Бартоломе провел без сна, в глубоких раздумьях. Вот уже не первый раз в его долгой жизни возникает какой-то рубеж, который надо перейти, как опытному полководцу, без потерь и с победой.