Барский театр - [75]
Шло время. Сын вырос. Ира закончила экономический институт и устроилась в банк. Зарабатывала она больше Глеба, но и задерживалась на работе подолгу.
Глеб к воспитанию сына относился так же ответственно, как и к любой другой работе. С точными дисциплинами у них проблем не возникало, как в прочем и с английским языком, который Глеб освоил благодаря переводам орнитологических статей. Естественно, не было проблем и с биологией.
Зато все гуманитарные дисциплины давались им с трудом. Глеб тратил много времени, чтобы сначала прочитать школьные учебники, потом дополнительную литературу и первоисточники (теперь Глеб с тоской, но добросовестно по ночам читал романы и повести, которые «проходили» в школе, чтобы затем растолковать их содержание сыну).
Глеб честно продолжал служить при аэродроме, не замечая, что жена завела постоянного и на этот раз перспективного друга — состоятельного владельца небольшой фирмы, что теща, оставив надежду на то, что зять когда-нибудь станет большим начальником, и используя Глеба только как бесплатного репетитора, очень умело переориентировала подрастающего сына на Ириного бой-френда — дядю Сашу.
Число клеток сократилось до двух. В одной жила садовая камышовка, а в другой, той, которая предназначалась для синего дрозда, теща поселила канарейку.
Глеб продолжал в своем заповеднике проводить орнитологические наблюдения, усовершенствовать средства отпугивания пернатых (правда, новое начальство попросило Глеба, чтобы вороньи вопли из магнитофона были потише, да и крутили их пореже), запускал своего механического сокола и, если позволяло время, продолжал усовершенствовать «буханку».
Пришлось заново переделывать салон (ведь он теперь в Приморье планировал взять Иру и сына). Он заменил устаревшую газовую плитку новой, установил внутри машины биотуалет и портативный телевизор. С соседнего судостроительного завода ему принесли пару досок красного дерева. Глеб, отпросившись у Иры, несколько раз ночуя в своем аэродромном домике, смастерил из них столешницу и установил ее в салоне «буханки».
Глеб с удовольствием осмотрел оборудованную машину, полностью готовую к экспедиции: топливные баки были заправлены, в продовольственном рундуке, кроме запаса сухарей, вермишели, макарон, круп, соли, сахара, пакетов с супами, банок с тушенкой, была припрятана и бутылка коньяка — на случай затяжных холодных приморских туманов. Рядом с водительским местом лежала карта с вычерченным маршрутом. Глеб запер дверцу машины, обошел окрашенную в камуфляжный цвет «буханку» со всех сторон и направился к проходной. Потом, подумав, вернулся, открыл кабину, забрал карту и пошел домой.
Признаки недуга Глеба не заметила ни Ира, ни сын, ни теща. Не заметили этого и на работе, где Глеб ежедневно докладывал на пятиминутках орнитологическую обстановку на вверенном ему аэродроме.
Первым обратил внимание на небольшую странность в поведении Глеба один из птицеловов, случайно встретивший военного орнитолога на улице и спросивший его о том, как следует содержать жаворонков. Соратник обратил внимание не только на изможденное лицо и очень усталые глаза Глеба, но и на то, что при изложении четкой инструкции о правилах кормления этих пернатых тот неожиданно вставил какое-то слово, совершенно не касающееся темы разговора.
Через месяц любитель жаворонков случайно узнал, что Глеб находится в доме скорби. Птицелов позвонил домой Глебу. Сначала к телефону подошел какой-то незнакомый мужчина, а потом он передал трубку Ире. Она, вздохнув, подтвердила, что Глеб действительно серьезно болен. И дала адрес.
На следующий день коллега навестил Глеба.
Там было тихо и светло. И Глеб уже не выглядел таким усталым. Великий Птицелов, не обращая ни на кого внимания, сидел на лавке (навещавший, с присущей натуралисту наблюдательностью, отметил, что она намертво привинчена к полу) и рассматривал потрепанную карту Приморья, негромко бормоча названия рек, ручьев, перевалов и населенных пунктов, через которые проходила полузатертая красная линия к тому месту, где в ожидании Глеба пел синий каменный дрозд.
