Баронесса Вревская: Роман-альбом - [56]

Был знаком с Ипполитом Александровичем Вревским. Его батюшка Скобелев-старший божился, что один Вревский стоил четырёх конных дивизий. Знал и Юлию Петровну. Да и она писала о нём сестре: «...Скобелева слава велика, и о нём говорят и много хорошего, и много дурного; и то и другое, говорят, правда, но всё же говорят, что он человек, отмеченный судьбой на великие подвиги, ему всего 33 года, он уже генерал с белым орлом».

Они были почти ровесниками[25]. Поговаривали, что влюблён в неё. Разумеется, тайно.

Сейчас никто не скажет о нём и двух слов, разве то, что генерал, а тогда... Под него одевались, на него молились, подражали и завидовали славе.

Мишенька любил военные парады, часами сидел над любимой книгой и выучил наизусть статус Георгиевского креста. Уже с детства почувствовал призвание — быть героем. И стал. Но не сразу.

В двадцать четыре года штаб-ротмистр Скобелев получил приказ объехать с дозором бухарскую границу. Объехал, никого не встретил, это показалось ему несправедливым, и в реляции он написал, что разгромил огромный отряд разбойников. Вышел скандал — распекли сверху, высмеяли снизу, советовали из военных податься в сочинители, даже дуэль была, после которой, слава Богу, все остались живы. Оставаться в полку сделалось невыносимо его самолюбию, и он добился нового назначения.

В Хивинском походе Скобелев решил действовать наверняка. Генерал Кауфман был немало удивлён, когда мимо него с криками «ура», вздымая облака пыли, в блеске сабель промчался на штурм эскадрон во главе со Скобелевым. Удивился генерал потому, что несколько часов назад город был сдан, и он ехал получить ключи от города, а жители, проведав о русских обычаях, уже приготовили хлеб-соль.

Всё же кавалером Георгиевского креста Скобелев стал, немногим позже, в Кокандском походе — сбылась мечта мальчика.

   — Вы исправили в моих глазах прежние ошибки, — заметил генерал Кауфман, отмечая наградой, — но уважения моего ещё не заслужили.

   — Ничего, — без обиды отвечал молодой офицер, — буду ждать. Я ждать умею.

Слукавил. Он ничего никогда не умел ждать.

Поначалу русско-турецкая война не сулила генерал-майору с Георгием на шее славы; смеялись: мол, и роту солдат опасно доверить этому мальчишке, и отправили под начало к отцу, Дмитрию Ивановичу Скобелеву, осторожному дисциплинированному старому генералу, чем смертельно обидели сына.

Скобелев-младший, изнывая от скуки и бездействия, больше всего на свете хотел воевать, а даже приказа перейти Дунай всё не отдавали — река была в разливе. И вот в воспалённом от страсти, бессонницы и жажды славы мозгу родилась прекрасная идея. Он потребовал созвать военный совет и выступил с предложением... переплыть Дунай казачьим полкам вместе с лошадьми.

   — Невозможно, перетонем, — раздался голос.

Все засмеялись, а старик Скобелев от стыда за сына склонил голову к столу.

Но Скобелев поплыл. С ним — ещё несколько безумцев. Ледяная вода быстро отрезвила их, все повернули обратно. Скобелев не мог — стыдно.

Несчастный отец бегал по берегу и кричал:

   — Миша, воротись, утонешь! Миша!

Но Скобелев плыл. Лошадь его утонула. Незадолго до берега его приняла лодка. Он переплыл Дунай.

На этом, как по волшебству, кончаются дурачества молодого Скобелева, и начинается другая история, где ошельмованный когда-то штаб-ротмистр за несколько месяцев сделался народным героем, добыв отличия свои и звания не протекциями, а подвигами и удачей в бою.

Он командовал отрядом под Плевной, потом дивизией при Шипке — Шейново. Эти два сражения, по существу, определили победу русских в войне. Его напор и нечеловеческая храбрость ошеломляли и врага. Он был как заговорённый — его не брали пули, и сам вид его в белом мундире на белой лошади вселял в турок мистический ужас. Белый генерал — белая смерть.

Немирович-Данченко расхваливал его в своих очерках, а сам Скобелев говорил о себе так: «Что за вздор: меня считают храбрецом, но я признаюсь, что я трус. Каждый раз, когда начинается перестрелка и я иду в огонь, я говорю себе, что в этот раз, верно, худо кончится». Но кончалось всегда хорошо.

Как добывают славу? Славу храбреца? Её добывают смелостью почти безрассудной (Скобелев никогда не пригибался под пулями); жестоким куражом (за пять минут до атаки кричал перед строем: «С Богом, братцы, да пленных не брать!» — «Рады стараться, ваше превосходительство!») и горьким презрением ко всякой осторожности (когда Немирович-Данченко вернулся от атакующих — «Василий Иванович, пожалуйста, уйдите прочь!» — сказал Скобелев и отвернулся с досады). А славу героя добывают победами. И они были.

Стремительные и блестящие, как в кино. Через три с половиной месяца Плевна пала. По убиенным «скобелевского редута» отслужили панихиду. Легендарный генерал рыдал в голос, рассказывая, как подняли на штыки майора Горталова, как руками рыли траншею для укрепления.

Но Михаил Дмитриевич Скобелев был не просто храбрецом и героем — он был легендой. А чтобы ещё при жизни заслужить легенду, надо быть ещё и любимцем.

Как добыть славу любимца? Это, пожалуй, самое грудное. Для этой славы Скобелева выбрала сама природа. Она дала ему лицо, голос, улыбку, очаровывавшие всех. Она дала ему энергию, ту самую мощную, взрывную энергию, в которой так нуждалась Россия на войне. Сам же он помогал природе и себе. Делал из себя героя, храбреца и любимца по своим представлениям об этих понятиях.