Баронесса Вревская: Роман-альбом - [55]

От жары и усталости неприятное происшествие: в румынском войске солдаты отказались идти на штурм и подняли на штыки офицеров, пригрозивших им револьверами. «Хороши союзнички!» — горько восклицает Боткин, смертельно уставший от этого «перетирания в порошок человеческих жизней!».

В сентябре начались затяжные дожди, дороги размыло в кашу, к утру холод, лошади (те самые, что так любовно отбирались крестьянами на «святую войну» и отдавались почти даром, и лучшие: на святое дело грех плохих давать) — передохли, а тут ещё болгары «топят свои печи из необожжённой глины, с кислым запахом, и нет сил терпеть эту чужую вонь. Зачем пришли? Для кого? — спрашивает каждый себя...». И война продолжается просто за право выжить, выбраться, увидеть родину, дом... В каждой войне наступает «отрезвление».

И снова болгарский «невозможный» суп из перца, бабы за тканьём, окна без стёкол, темнота, смрад, клопы, мухи, пыль, теснота... И прежде батюшка, а за ним и Боткин не выдерживают, и снова «яд» каплет с их пера.

«Я говорю ему, — кипятится отец Н., рассказывая в письме, как «распекал» болгарина, — не поздновато ли вы хватились заявлять о своём патриотизме? ... Пронеситесь-ка мыслью над недавним прошлым! Чем заявили ваши жёны и сёстры своё сочувствие к русским страдальцам-воинам? Взялась ли хоть одна вымыть бельё нашего солдата, залитое потом и кровью? Положила ли болгарка заплату на его изодранное бельё? Утолили ли вы жажду (вспомним Немировича-Данченко! — М. К.), накормили ли вы измученных в бою хоть раз даром, без денег?! Ничего подобного не видали от вас «братушки», как вы нежно нас величаете... Что же, начинайте с Божьей помощью! Русский народ ещё не остыл в своей бескорыстной любви к вам...»

Представляю, как произносил свою речь батюшка, указуя перстом в закопчённый потолок; как, и половины не понимая, слушал его зашедший к хозяйке в гости болгарин, может, сам ни в чём и не виноватый, дослушал и «тут же ушёл», не сказав ни в оправдание, ни в укор ни слова.

«Нет, не за этих людей проливали мы кровь, — негодовал Боткин, — а за будущих, за правнуков теперешних. Мы трудимся за идею христианства. Посмотрю, что будет дальше; своими же глазами я мог видеть только то, что турки угнетали культуру этих несчастных полудиких людей, мозги которых, очевидно, целые века не всеми своими частями работали равномерно. Восторг, с которым якобы встречают болгары русских, существует больше на бумаге корреспондентов, я не вижу нисколько этого восторга; мне даже кажется, что эти якобы восторженные встречи при наших въездах искусственно подготовлены... Болгары принялись грабить турок, но за нас они не поднялись. Болгарская дружина, которая формировалась ещё в Кишинёве, насчитывала 12 тысяч человек! И это всё, что может дать целая страна? Всё на русской крови, всё русскими жилами и животом. Дорогая цена за чужую и, похоже, ненужную свободу».

Вот в этом-то и дело. Боткин — врач, и на его глазах шло истребление русского народа (в войну погибло более 100 тысяч, искалечено — без счёта), отсюда и его раздражение на болгар, а на самом деле — на идею. Но патриотизм не позволял ему критиковать «святую», как говорили славянофилы, идею этой войны, вот он и брызгал желчью на всё и на всех.

Бердяев где-то заметил, что русское сознание всегда применяло к истории моральные и религиозные категории. И всё же трудно примирить религию и кровь, мораль и приказ: «Убей». Даже во имя?!

Болгария недолго пробыла независимой. Её завоевали в первую мировую войну, завоевали и во вторую, она была то фашистской, то социалистической. Свободы не получилось. Колесо Истории, как дыба, неумолимо.

Да, возможно, болгары не давали бесплатно воды и хлеба русским солдатам, но это не их вина. Можно ли судить раба за то, что он не смел и не силён? Рабу не надо быть смелым и сильным, ему надо быть хитрым, приспособиться, чтобы выжить. И наивно требовать от него патриотизма, смелости и ума. Как и любой народ живёт — «нипочёмствует», сеет рожь, жнёт, холит скот, ткёт холсты — хоть под турком, хоть под... чёртом лысым. И в этом его сила и спасение. Это не плохо и не хорошо, это так, как есть.

БЕЛЫЙ ГЕНЕРАЛ НА БЕЛОМ КОНЕ

— Аномнясь у Покрова мужик замёрз.

— Ну и что ж?

— Оттаял.

(Из разговора двух купцов в трактире

за чашкой чаю)

Местное руководство стесняется отвезти братьев-болгар поклониться праху боготворимого героя в село Спасское. В Болгарии и парк Скобелева, и памятник, и каждый знает — кто это такой... У нас фамильный склеп в Спасском разрушен, могильные плиты расколоты, усадьба Скобелева в руинах.

Памятник ему в Москве своротили в восемнадцатом. Тащили через весь город за ноги, а отлит он был на народные деньги, как и храм Христа Спасителя. И площадь перестала носить имя Скобелева. Город Скобелев в 1924 году переименован в Фергану.

Скобелев был не просто генерал. Он был Белый генерал. Сколько в этом звании солидного, седовласого, мудрого. Да и портрет... Пышные длинные усы и густая борода, высокий лысый лоб, глаза чуть навыкате — крупные черты лица всегда старят. В год смерти ему исполнилось тридцать девять лет.