Баронесса Настя - [26]

— Хорошо бы.

— Потеряли, говоришь? Самолёт не иголка, а и его потерять можно. Осколочком от нашего снаряда — тюк по бензобаку, он и вспыхнул как факел. Почаще бы их по бензобаку, а-а, старшой? Сможем?

Пряхин не знал, что отвечать, и пока помалкивал. «Комбат, видно, как Чураков, наш комэск, шутить любит».

— Ты в полку был?

— Был. Ефрейтор и послала меня к вам… на должность командира огневого взвода.

— Да, нам огневик нужен. Хорошо бы с опытом, а ты…

Капитан искоса взглянул на старшего лейтенанта.

— Боюсь, не потянешь.

— Что не потяну?

— Взвод не потянешь. Огневой ведь. В бою вся батарея на пушкарей работает. У нас к тому же пушки заморские. Штаты нам «Бофорсы» прислали. Ты хоть видел их?

— Нет, не видел, но мы их изучали.

— По схемам?

— Да, по схемам.

Капитан покачал головой.

— Немец на Курск буром прёт. За Сталинград реванш хочет взять. Великая сеча ожидается. Мы, видно, туда пойдём.

Запахи усиливались, дразнили воображение, Пряхин вспомнил, что давно не ел, и ждал приглашения, но комбат, сказав: «Ершов! Проводите во взвод», удалился.

По дороге Ершов объяснял:

— Комбат у нас сибарит, комфорт любит. Он на гражданке начальником городской автоинспекции был.

Огневой взвод пятнадцатой батареи располагался за селом в землянках. И для орудий тут вырыли капониры.

Батарея была полностью укомплектована техникой: кроме четырёх американских пушек системы «Бофорс», были ещё два отечественные длинноствольные, большого калибра зенитные орудия, про которые говорили, что они как масло прошивают любую броню. Пряхин с Ершовым подошли к одной из этих пушек, и солдаты, видя незнакомого офицера, вяло поднялись с брезента, отдали честь. После занятий они отдыхали. Ершов, тронув Пряхина за локоть, сказал пушкарям:

— Вам прислали командира взвода.

Солдаты словно очнулись, подняли выше головы, приободрились, кто–то, взойдя на невысокий бруствер, крикнул:

— Сержант Касьянов!

Подошёл сержант Касьянов — солидный крепыш выше среднего роста, с двумя медалями «За отвагу» и нашивкой за ранение. Ершов сказал Пряхину:

— Ваш помкомвзвода.

И Касьянову:

— Вы ждали командира, — вот он, старший лейтенант Пряхин.

Касьянов взял под козырёк и басом оперного певца доложил:

— Помощник командира огневого взвода сержант Касьянов Владимир Дмитриевич.

— Вы где ранены? — спросил Пряхин, пожимая руку помощника.

Немедленно встрял Ершов:

— Он шёл из госпиталя, и комбат уговорил его остаться. Наш капитан любит боевых командиров…

Касьянов доложил:

— Ранен под Сталинградом.

— Понятно. А теперь показывайте ваше хозяйство.

Ершов оставил их, пошёл в село, а Пряхин с Касьяновым направились к другому орудию, — такому же большому, хорошо укрытому в капонир. По опыту летной работы Владимир знал, что успех в бою решает выучка. В первый же вечер после знакомства со взводом он составил подробное расписание занятий, зашёл перед сном к капитану и показал ему свой план на неделю. У Бородина были гости: офицеры из штаба дивизиона и несколько девушек в форме, — не батарейные, а из каких–то соседних подразделений. Комбат был навеселе и не стал вникать в подробности плана. Бегло просмотрев его, в правом верхнем углу начертал: «Утверждаю. Командир 15 батареи капитан Бородин». И махнул рукой.

— Валяй, старшой. Готовь огневиков к бою.

Рано утром Пряхин вывел взвод за огороды на занятия. Построил солдат в колонну. И как только тронулись с места, весело крикнул:

— Кто умеет — запевай!

С минуту колонна молча отбивала нестройный шаг, солдаты гулко молотили землю каблуками. И тогда Пряхин неожиданно для всех низким басовитым голосом запел:

Узнай родная мать,

Узнай жена–подруга,

Узнай далекий дом и вся моя семья,

Что бьёт и жжёт врага стальная наша вьюга,

Что волю мы несём в родимые края.

И взвод точно птицу на лету подхватил лихую пёсню:

Артиллеристы, Сталин дал приказ,

Артиллеристы, зовёт Отчизна нас,

Из сотен тысяч батарей,

За слёзы наших матерей,

За нашу Родину — огонь, огонь!..

Песня подобрала солдат, ряды сомкнулись, выровнялись, и каблуки застучали дружно, чётко. Старший лейтенант запевал снова и снова, и молодые парни вдруг признали в нём командира, и никто не дивился красоте его голоса, — он на то и старший лейтенант, и командир, чтобы во всём быть первым.

Строевой занимались почти до обеда, спели ещё много песен, а когда Пряхин остановил взвод и подал команду «Вольно! Разойдись!», усталые и довольные разбились по группам, поглядывали в сторону невысокого холмика, на котором дымилась солдатская кухня.

Ночью, засыпая, Пряхин вспомнил авиацию — и маленькие самолёты, наводившие ужас на немцев, и молниеподобный истребитель, врывавшийся в стаю вражеских самолётов, и грозный пикирующий бомбардировщик… Время обиды прошло, налёт пьяного генерала начинал забываться, — снова потянуло на аэродром, к пахнущим жжёным бензином самолётам, к несмолкаемому рокоту моторов.

«Послужу ещё в артиллерии, а там снова махну в авиацию. Я Герой, меня примут…» — думал он, забываясь сном младенца.

И уже в полудрёме, а, может, и во сне думал о том, что он ещё не расчехлял пушки, приборы — боевую технику огневого взвода. На строевых занятиях он увидел свой взвод, услышал голоса, многих запомнил в лицо и по фамилии. Поверил в них и даже будто бы успел прикипеть душой.