Барон Унгерн - [53]

Японцы эвакуировали свои войска в Приморье, Семенов вынужден вступить в переговоры с правительством ДВР. На станциях Гонгота и Хабибулак он подписывает мирные соглашения с «буфером», проводит выборы в Народное собрание, передает ему гражданскую власть над Забайкальем, оставляя за собой военную, и переносит ставку из Читы в Даурию. Унгерн ждет, что теперь атаман вплотную займется монгольской экспедицией, но этого не происходит.

Москва его предложение отвергла или не соизволила ответить, а ситуация в Китае резко изменилась после того, как Чжан Цзолин нанес удар аньфуистам, разгромленным чжилийским генералом У Пейфу. Отныне поход Азиатской дивизии на Ургу означал бы войну не со слабеющим клубом Аньфу, а с могущественным генерал-инспектором Маньчжурии, готовым распространить свою власть на Халху. В Даурии шумит последняя волна пропагандистской кампании в защиту монгольской независимости[75], но Семенов уже сознает, что Монголия потеряна для него навсегда.

Унгерн должен был насторожиться, узнав о готовящейся свадьбе атамана. Его собственный брак — акция скорее политическая, зато Семенов женится как частное лицо. Отставлена ветреная Маша, он страстно увлечен семнадцатилетней Еленой Терсицкой, машинисткой его походной канцелярии. Она — дочь священника из Оренбургской губернии, в Забайкалье пришла вместе с каппелевцами. В харбинских газетах публикуются оплаченные, видимо, Семеновым статьи, приписывающие его хорошенькой избраннице пылкое сострадание к героям борьбы за Белое дело и готовность к самопожертвованию. Сообщается, что невеста отказалась от свадебного подарка, взамен попросив помочь интернированному в Синьцзяне атаману Дутову, и жених со сказочной щедростью отправил ему 100 тысяч рублей золотом. Согласно еще более сусальному варианту той же истории лишь при выполнении этого предварительного условия Терсицкая соглашалась отдать Семенову руку и сердце. Однако люди, лично с ней знакомые, не обольщались насчет ее благородства. По мнению Ханжина, Маша «при своем взбалмошном характере и своей нравственной испорченности была добрым человеком», а Терсицкая — «самолюбивая, мстительная и чрезвычайно злая». Если верить Ханжину, Семенов, при отъездах Маши не брезговавший случайными связями, прельстился красавицей-машинисткой, но та, будучи «девицей неглупой», на связь не пошла, предложив на ней жениться. Влюбленный Семенов попался на эту удочку. Внезапная страсть вспыхивает в нем как нельзя более вовремя; прекрасная Елена помогает ему смириться с утратой власти над Забайкальем и крушением монгольских планов. Вряд ли ей с такой легкостью удалось бы женить на себе атамана в зените его славы[76].

Свадьбу отпраздновали в середине августа 1920 года. Незадолго до того Семенов провожал Машу в Китай и там «прощался с ней», о чем, надо думать, невеста не знала или не желала знать, а на обратном пути в Читу, на станции Оловянная, встретился с Унгерном. Это их последняя в жизни встреча. О чем они говорили, можно лишь гадать, но сразу по прибытии в Акту барон трубит общий сбор, переходит, говоря языком военных сводок, демаркационную линию, определенную Гонготским соглашением с ДВР, и открывает боевые действия против войск «буфера».

3

Вскоре Семенов объявил о «бунте» Унгерна, который якобы вышел из подчинения Вержбицкому и самовольно увел дивизию «в неизвестном направлении». В мемуарах атаман пишет, что сделал это заявление для «маскировки» движения Унгерна к Урге; сам он с другими частями якобы собирался выступить следом, но Унгерн говорил в плену, что Семенов разработал тогда совсем другой план, предполагавший масштабное наступление на Верхнеудинск и «далее на запад». Азиатская дивизия должна была через отроги Яблонового хребта двигаться на Троицкосавск. В соответствии с поставленной задачей Унгерн и действовал, полагая, что Семенов развивает операцию на другом направлении, но тот не тронулся с места. Возможно, посылая Унгерна на запад, атаман собирался затем развернуть его на юг, к Урге, хотя точно ничего сказать нельзя, в то время его планы менялись чуть ли не еженедельно.

Тогда же в дивизии появилось около семидесяти японских солдат и офицеров под командой капитана Судзуки, раньше состоявшего при Семенове. Эйхе немедленно запрашивает о них представителей Токио в Чите и во Владивостоке; те отвечают, что никакой поддержки с их стороны Унгерну не оказывается, и даже называют Азиатскую дивизию «шайкой». Полковник Исомэ заявляет, что подданные Японии находятся в ней по собственному желанию и считаются уволенными из императорской армии. Однако если в японских военных уставах эталоном дисциплины считалась такая степень послушания, когда подчиненный следует за начальником, как «тень за предметом и эхо за звуком», сомнительно, чтобы эти люди оказались при Унгерне без приказа. Скорее всего, они были приставлены к нему в роли отчасти советников, отчасти наблюдателей, но впоследствии превратились в заложников ситуации, бессильных что-либо изменить.

В то время в Азиатскую дивизию входят три конных полка по 150–200 сабель каждый — «атамана Анненкова», Бурятский и Татарский, в котором служили не столько татары, сколько башкиры, пришедшие в Забайкалье с каппелевцами и как «азиаты» отданные под начало Унгерна. Кроме того — комендантский дивизион, Японская сотня, две батареи неполного состава и пулеметная команда полковника Евфаритского, в будущем — организатора заговора против Унгерна. Всего, по разным подсчетам, от 1000 до 1200 бойцов, из них полтораста нестроевых.