Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом - [85]

Тем временем ситуация в Забайкалье становилась для белой армии критической. Войска якобы независимой от Советской России буферной Дальневосточной республики (ДВР) под видом «добровольцев» пополнялись регулярными частями Красной армии. Под давлением превосходящих сил красных немногочисленные и деморализованные внутренними склоками среди генералов белые войска откатывались к Чите. Усилилось дезертирство — кто-то переходил к красным, кто-то скрывался в тайге, дожидаясь, пока прекратится сама затянувшаяся на шесть лет война, кто-то предусмотрительно направлялся за рубеж, полагая, что в России все потеряно и, пока не поздно, надо налаживать жизнь в эмиграции.

Когда тыловые учреждения отступающей белой армии приблизились к станции Даурия, Унгерн принял решение. «Нужно уходить, пока еще не разложилось мое войско», — заявил барон, памятуя уроки страшных весны — осени 1917 года. Общий подсчет сил дивизии Унгерна, вышедшей из Даурии после 15 августа 1920 года, давал следующие цифры: 1045 всадников, 6 артиллерийских орудий и 20 пулеметов систем «Кольт» и «Максим». «О своих дальнейших планах барон никого не осведомил — таково уж было свойство его характера», — вспоминал H.H. Князев обстоятельства выхода из Даурии.

Весьма живую картину выступления дивизии генерала Унгерна в «монгольский поход» дает в своих воспоминаниях генерал-лейтенант В. А. Кислицын[30]: «С бароном Унгерном я близко познакомился еще тогда, когда жил на ст. Борзя. Он часто приезжал ко мне в своем поезде, мы много и дружески беседовали. Это был честный и бескорыстный человек, неописуемой храбрости офицер и очень интересный собеседник. В Даурии я сдружился с ним еще больше… На службе это был строгий и требовательный начальник. Особенно строгим он был по отношению к офицерам. Рыцарь и идеалист по натуре, он требовал рыцарства и от окружающих офицеров. Всякая бесчестность, трусость и корыстолюбие вызывали в нем взрыв негодования, и тогда он был страшен в своем гневе для провинившихся… Все время барон Унгерн звал меня идти вместе с ним в задуманный поход в Монголию. Он предлагал мне командовать над нашими соединенными силами и говорил: «Ты будешь командиром корпуса. Я подчинюсь тебе и буду слушать тебя и все исполнять. Иди только с нами». Я не верил в успех задуманной операции да, кроме того, и не считал возможным отрываться от армии атамана Семенова… По этим соображениям я не согласился с предложением барона Унгерна.

Накануне своего похода барон пришел вечером ко мне, отдал обручальное кольцо своей жены-китаянки и золотой портсигар. Все это он просил меня хранить у себя. Я отказался лично брать вещи на хранение. При бароне я позвал моего помощника, генерал-майора Саблина и начальника штаба дивизии… и передал им вещи барона для хранения в денежном ящике штаба дивизии.

Кроме того, отправляясь в поход, барон оставил мне передаточную записку на все свое имущество, находившееся в его квартире. Эта записка сохранилась до настоящего времени. Она гласит так: «Обстановку моей квартиры, собственность Азиатской конной дивизии передаю начальнику 1-й сводной Маньчжурской атамана Семенова дивизии генерал-лейтенанту Кислицыну. Генерал барон Унгерн. 15 августа 1920 года. Даурия». Эта краткая записка барона Унгерна о передаче мне его собственного имущества является еще одним доказательством бескорыстности и исключительной честности и идеализма барона. Даже на обстановку своей квартиры он смотрел… как на собственность Азиатской конной дивизии.

Во мнении этого идеалиста и горячего патриота, все силы и все средства должны были направляться в этот трагический период для России только на борьбу с большевиками. Ничего для себя. Все для России. Отсюда становятся понятными и нетребовательность барона к удобствам, и почти полный отказ его от собственности, и его жестокость к корыстолюбцам и лицам, небрежно относящимся к обязанностям.

Что бы ни говорили о жестокостях барона и его сумасбродствах, надо признать, что это был выдающийся человек. Таких на редкость честных и преданных идее Белого движения людей было слишком мало!»

Генерал Кислицын был одним из немногих военачальников белой армии, кому барон Унгерн мог доверять и с кем у него даже сложилось некое подобие дружеских отношений. Несмотря на то что Кислицын командовал дивизией в армии генерала Каппеля, по своим политическим взглядам он отличался от большинства каппелевских офицеров. Кроме того, В. А. Кислицын сам служил в кавалерии (во время Великой войны он возглавлял 3-ю кавалерийскую дивизию, позже — 3-й кавалерийский корпус), а среди кавалеристов всегда существовала четко выраженная корпоративная солидарность. Он был в дружеских отношениях с генералом графом Ф. А. Келлером, вместе с ним формировал антибольшевицкие части в Вильно, в декабре 1918 года принимал участие в обороне Киева от петлюровцев, придерживался монархических убеждений. Трудно предугадать, как сложилась бы судьба «монгольского похода», прими Кислицын предложение Унгерна.

Впрочем, поначалу длительного пребывания на монгольской территории Унгерн не планировал. Разгромив отряды красных партизан, дивизия генерал-лейтенанта Унгерна перешла монгольскую границу и двинулась на юго-запад. Воевать с китайскими войсками Унгерн не собирался — слишком велико было неравенство в силах: один только китайский гарнизон Урги составлял не менее 11 000 солдат. Кроме того, первоначально барон собирался решать совсем другие задачи: через Монголию он вновь собирался выйти на русскую территорию, двинуться на Троицкосавск, откуда открывался путь на Верхнеудинск — тогдашнюю столицу Дальневосточной республики (ДВР) — буферного государства, созданного большевиками между Совдепией и белым Приморьем. Выбирая данный маршрут, Унгерн выслал свой бурятский дивизион (около 200 всадников) на север с заданием: навербовать в казачьих станицах русских добровольцев и присоединиться к частям дивизии уже в Троицкосавске. Однако при переходе русской границы дивизион был обнаружен превосходящими силами красных и в результате практически полностью уничтожен. Лишь несколько казаков-бурят возвратились к Унгерну.