Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом - [111]

на предложение его обратиться в Маньчжурию за тем или другим, барон только безнадежно махнул рукой и ничего не ответил». Исходя из нескольких бесед с бароном Унгерном, Дмитрий Першин, человек умный и проницательный, представлял себе действия барона следующим образом: «После кяхтинской неудачи у барона была главная мысль пробраться как-нибудь через Урянхайский край в Среднюю Сибирь, т. е. Минусинский край, в русскую гущу Енисейской губернии, а затем оттуда в Западную Сибирь, чтобы среди сибирского крестьянства поднять антибольшевикское (гак в тексте. — А. Ж.) движение, но эта затея барона ясно показывала, что он совершенно не знал о том, что творилось в Сибири, где большевики уже укрепили свои позиции и стояли полной ногой». Можно было предположить, что после похода в Забайкалье Унгерн разочаровался в своих надеждах на массовое народное выступление, однако именно в июле-августе 1921 года в Горном Алтае и на Чуйском тракте весьма успешно действовал отряд есаула Кайгородова. Из числа местных крестьян ему даже удалось создать «1-й повстанческий лесной полк». К Кайгородову присоединился белопартизанский отряд Чегуракова. «Партизанско-повстанческое движение против коммунистов охватило районы Чуйского тракта и верховья рек Чарыш и Песчаная». В этих краях действовали и белоповстанческий отряд енисейских казаков под началом есаула Казанцева, остатки Оренбургского корпуса Бакича и Народной дивизии Токарева. Восстание то затухало, то снова разгоралось, но окончательно было подавлено лишь в самом конце декабря 1921 года. Отряд Кайгородова перезимовал в ущелье реки Аргут, вырыв для спасения от морозов землянки, и весной 1922 года возобновил вооруженную борьбу с коммунистами. Так что в августе 1921 года ситуация на западном направлении отнюдь не представлялась безнадежной.

О желании барона уйти на зимовку в Урянхайский край пишут и другие авторы, непосредственные участники трагических боев августа 1921 года. «По мере того как Унгерн уклонился на запад, по дивизии поползли слухи, что им принято решение уходить в Урянхайский край на зимовку… Можно честно сказать, что весть об урянхайских дебрях была принята с чувством крайней тревоги, в силу простого самосохранения… Никто не ожидал ничего утешительного от похода в тот край. Барон остро интересовался вопросом, пойдут ли за ним в Урянхай. Он спрашивал об этом нескольких офицеров и получал самые бодрые ответы…» — описывал августовские дни 1921 года поручик H.H. Князев. А вот свидетельство М. Г. Торновского, оказавшегося в те дни в составе бригады генерала Резухина: «… примерно 8 или 9 августа стало точно известно, что дивизия идет в Урянхайский край. Такая весть была принята всеми чинами дивизии с большой тревогой. Все понимали, что, уходя в Урянхай, они будут обречены на гибель». Давайте здесь остановимся и подумаем: почему все были уверены в предстоящей собственной гибели? Смогли же бойцы отряда Кайгородова перезимовать в глухой тайге? Очевидно, истина кроется в другом: подавляющее большинство чинов Азиатской дивизии разуверилось в успешности борьбы с большевизмом и не разделяло амбиций барона на продолжение войны. Во всяком случае, в данный, конкретный момент. Все также понимали, что «дедушка» от своего не отступится — он будет воевать с коммунистами до конца, пока не найдет свою смерть или… Или не победит их! Но в такой исход событий, похоже, не верил никто. Бессмысленно (как казалось господам офицерам — именно они были движущей силой брожения) погибать под красными пулями и шашками также никто не хотел. Война забрала у людей все силы, а фанатизма и убежденности барона Унгерна у них, увы, не оказалось. Они не готовы были идти с бароном ни в Урянхай, ни в Тибет, ни куда бы то ни было — только в Маньчжурию, на восток, где ждали отдых, чистые постели, женщины…

Кстати, откуда взялась так называемая тибетская версия дальнейшего движения Азиатской дивизии? Ее приводит в своих воспоминаниях Н. М. Рябухин (писавший под псевдонимом Рибо), выходец из оренбургских казаков, бывший одно время личным врачом атамана Дутова, служивший в отряде генерала Бакича. Николай Рябухин, по-видимому, представлял собой фигуру типичного русского либерала, любящего умные разговоры за стаканом чая, завышенно оценивающего собственные способности и прекрасно разбирающегося во всех вопросах бытия. Барон Унгерн интуитивно определил сущность Рябухина во время первой встречи: «Это правда, что вы убежденный социалист? — Нет, неправда Ваше Превосходительство… В рядах вашей дивизии служат несколько моих приятелей-селян, оренбургских казаков, которые давно знают меня. Они хорошо знают… каково мое отношение к крайним партиям и большевикам…

Барон на минуту задумался, наконец, отведя глаза от моего лица. «Хорошо, — в конце концов бросил он. — Я не особенно доверяю Дутову и остальным из этой шайки. Все они кадеты и шли в одной упряжке с социалистами… Во всяком случае… я не потерплю никакой преступной критики или пропаганды в моих войсках!»

После этой встречи Рябухин возненавидел Унгерна. Этой ненавистью наполнена буквально каждая страница его воспоминаний. Не случайно Рябухин оказался одним из организаторов заговора против Унгерна и даже взял на себя руководство уничтожением ближайшего окружения барона. В своих воспоминаниях он пытался оправдать участие в заговоре тем, что не мог вынести многочисленных жестокостей Унгерна. Непосредственно Рябухин в конкретных действиях заговорщиков участия не принимал, поскольку, по отзывам сослуживцев, был патологическим трусом. Так и во время антиунгерновского мятежа «Рябухин струсил и не выполнил своих обязательств». В воспоминаниях Рябухин рассказывает, как ночью к нему пришел его земляк и сослуживец по армии Дутова Иван Маштаков, которого незадолго до этого барон произвел в офицеры. Маштаков рассказал, что подслушал разговор Унгерна и Резухина, из которого понял, «что барон хочет вести дивизию через пустыню Гоби в Тибет с тем, чтобы поступить на службу Далай-ламе в Лхасе. На робкое возражение Резухина, что дивизия вряд ли способна пересечь пустыню и будет обречена на гибель от недостатка воды и продовольствия, барон цинично заметил, что людские потери его не пугают и что это его окончательное решение…» Конечно, Рябухин — источник крайне ненадежный; к тому же он мнил себя человеком творческим, писал «с фантазиями», на что позже указывал и H.H. Князев. Уже в наши дни «тибетская версия» вызвала множество спекуляций и фантастических версий. Приведем здесь лишь одну из многочисленных современных сказок, посвященных Унгерну. Эту историю отличает безусловный авторский талант. Прозвучала на волнах уже несуществующего «Радио 101» в программе «Finis mundi», которую вел ныне известный политолог Александр Дугин.