Барнеби Радж - [217]

Что его тоже могут арестовать как бунтовщика и покарать вместе с остальными, мистер Деннис считал невозможным, гнал от себя эту мысль, как пустую и дикую фантазию. Он убеждал себя, что его поведение в Ньюгете и услуга, которую он сегодня оказал властям, послужат более чем достаточным опровержением в случае, если его кто-либо опознает как участника бунта; что всякое показание против него людей, которые и сами-то осуждены, не будет, конечно, иметь никакого значения. А если даже, в худшем случае, откроется какая-нибудь совершенная им мелкая оплошность, то исключительная важность его должности и огромная потребность сейчас в его профессиональных услугах безусловно заставят судей посмотреть на эту оплошность сквозь пальцы. Словом, игра во всех отношениях сыграна превосходно. Он как раз во-время переметнулся на сторону властей, выдал двух самых главных бунтовщиков, да еще важного уголовного преступника в придачу. Да, мистер Деннис был за себя совершенно спокоен и пребывал в прекрасном настроении.

Впрочем, тут надо сделать оговорку: на свете полного счастья не бывает, и даже мистер Деннис не мог быть счастлив вполне. Этому мешало одно обстоятельство, а именно — то, что в доме почти рядом с его домом были насильно заключены Долли и мисс Хардейл. Тут был камень преткновения: если их найдут и освободят, они своими показаниями могут навлечь на него большую опасность. А о том, чтобы выпустить их, взяв с них клятву молчать, и думать было нечего. И, пожалуй, именно эти опасения, а не склонность к дамскому обществу заставили палача поспешить в дом, где томились пленницы. Всю дорогу он от души клял влюбчивость Хью и мистера Тэппертита.

Когда он вошел в жалкое помещение, где были заперты Долли и мисс Эмма, обе девушки молча забились в самый дальний угол. Зато мисс Миггс, чрезвычайно заботившаяся о своей репутации, немедленно упала на колени и принялась громко вопить:

— Боже, что со мной будет? Где мой Симмун? Ах, добрый джентльмен, сжальтесь надо мной, слабой женщиной! — причитала она, выкрикивая эти и другие столь же трогательные жалобы с надлежащим чувством и выразительностью.

— Мисс, мисс! — зашептал Деннис, усиленно маня ее указательным пальцем. — Подойдите-ка сюда… не бойтесь, я вас не трону. Ну, подойдите же, мой ягненочек!

Как только он открыл рот, мисс Миггс сразу притихла и слушала внимательно, но после столь нежного эпитета снова начала вопить:

— Ох, вы слышите, что он говорит! Называет меня своим ягненочком! О, господи, и зачем я не родилась на свет старым уродом! Зачем мне суждено быть самой младшей из шести детей, которые все уже умерли и лежат в могилках, кроме одной замужней сестры на площади Злотого Льва, номер двадцать семь, второй звонок на…

— Я ведь обещал, что не трону вас. Чего же вы боитесь? — сказал Деннис, указывая ей на стул.

— Мало ли что! — взвизгнула Миггс, ломая руки в отчаянии. — Все может случиться.

— Но я же вам говорю, что ничего с вами не случится, — возразил палач. — Перестаньте шуметь и сядьте здесь, около меня. Ну же, скорее, моя цыпочка!

Заискивающий тон этих последних слов чуть было не испортил все дело, но, так как Деннис сопровождал их усиленной жестикуляцией, указывая большим пальцем себе за плечо, подмигивал и щелкал языком, то по этим сигналам пугливая дева поняла, что он хочет сказать ей что-то по секрету от мисс Эммы и Долли. Так как любопытна она была чрезвычайно, да и ревность и зависть ее ней ничуть не улеглись, она встала и, беспрерывно вздрагивая, отступая и вертя головой, осторожно подошла к Деннису.

— Садитесь, — сказал палач. И, тут же перейдя от слов к делу, несколько неожиданно и чересчур поспешно толкнул мисс Миггс в кресло, а чтобы окончательно успокоить ее безобидной шуткой, какие он обычно пускал в ход, когда хотел пленить женский пол, выставил правый указательный палец, как бурав или шило, сделав вид, будто хочет ткнуть им собеседницу в бок, что вызвало у мисс Миггс новый вопль и все признаки близкого обморока.

— Скажите, милочка моя, — начал шепотом Деннис, придвинувшись к ней вплотную, — когда здесь был в последний раз ваш ухажер?

— Мой ухажер, сэр? — переспросила мисс Миггс с трогательной грустью.

— Ну, да, Симмун, вы же знаете, — сказал Денни.

— Мой, как же! — воскликнула Миггс в порыве горечи и покосилась на Долли. — Мой, вы говорите, сэр?

Мистер Деннис этого только и ждал, только этого ему и нужно было.

— А, понимаю. Я того и боялся, потому что сам уже кое-что приметил. Это она виновата, переманивает его, — сказал он, глядя на Миггс так ласково, чуть ли не влюбленно, что та (как она потом уверяла) сидела, как на иголках, самых острых уайтчеплских иголках, не зная, какие намерения кроются за его любезностью.

— Я бы себе никогда не позволила так вешаться на шею мужчине, — воскликнула Миггс, сложив руки и с добродетельным смущением поднимая глаза к небу. — Я не могу быть такой нахальной, как она, — ведь она глазами словно говорит всем мужчинам: «Поцелуй меня». — Тут мисс Миггс даже содрогнулась всем телом. — Ни за какие блага в мире я не пошла бы на это, — добавила она торжественно. — Нет, нет, хотя бы я была Венерой!