Барков - [84]

Уже первые главы «Евгения Онегина», их успех, споры вокруг них вызвали поток пародий и подражаний. Большинство из них, естественно, написано в стихотворной форме^[384]. Однако «Евгений Онегин» пародировался не только в стихах, но и в прозе. По-видимому, это связано со спецификой жанра пушкинского произведения. «Пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница» (XII, 73). При комментировании этих слов Пушкина из письма к П. А. Вяземскому обращают внимание на то, что Пушкин указывает на своеобразие стихотворной формы эпического произведения. Но для Пушкина «роман в стихах» был важным этапом его развития и как прозаика: не случайно завершение «Евгения Онегина» в 1830 г. в Болдине совпало с началом его работы над первым законченным прозаическим произведением — «Повестями Белкина». Именно романные особенности «Евгения Онегина» вне зависимости от его стихотворной формы были восприняты прозаиками, которые пытались в своих произведениях творчески осмыслить его тематику, проблематику, образную систему. В целом же прозаические вариации на тему «Евгения Онегина» явились своеобразными откликами на поставленную в пушкинском романе проблему героя времени, в спорах о котором приняли участие А. А. Бестужев-Марлинский, создатели массовой светской повести, автор повести «Московский Европеец».

Романтик Марлинский спорит с реалистом Пушкиным: он не приемлет ни пушкинского героя, «франта, который душой и телом предан моде» (XIII, 149), ни метода его изображения. Декабрист А. А. Бестужев не согласен с тем, чтобы о его поколении судили по Онегину. В повести «Испытание» он делает своего героя (такого же, как Онегин, молодого светского человека) деятелем декабристского плана, разумеется, с поправкой на исторические условия тридцатых годов^[385]. Он критикует пушкинский роман с позиции декабризма.

Авторы массовой светской повести сводят Онегина (по-видимому, бессознательно) до уровня байронического злодея, Татьяну представляют его невинной жертвой, содержание романа исчерпывают любовным треугольником. В данном случае можно говорить о тривиальном восприятии и осмыслении «Евгения Онегина» вульгарно романтическими писателями^[386].

Иную позицию в споре о «Евгении Онегине» занимает автор повести «Московский Европеец». Его цель — в общественной дискредитации Онегина, в пародировании Пушкина, которое выявляется по ходу повествования.

Повесть начинается описанием московского бала, и на первой же странице автор дает следующий портрет героя, насыщенный ассоциациями с «Евгением Онегиным»: «Близ зеркальных дверей галереи, примыкавшей к гостиной, <…> в готических креслах сидел молодой человек. Лицо его имело странное выражение. Бледное, почти зеленоватое, оно не представляло никакого следа мысли, никакого чувства. Его тусклые, или, лучше, мутные, глаза уже совершенно потеряли блеск, какой обыкновенно бывает у глаз этого возраста. Страсти в них не было, и за исключением золотых очков даже ума в них не было <…> Коротко сказать, лицо его было общее место гостиных. Но странная улыбка, смесь эпиграммы и презрения, лежала на устах его, и по ней можно было узнать, что он был Московский Европеец, один из тех молодых людей, которые еще в чине четырнадцатого класса проглотили всю мудрость и всех женщин. В его стеклянных глазах можно было прочитать неверие в Несторову летопись и в женскую добродетель. Балланш и Бальзак составляли основание его философии: он охотно порицал все отечественное, чтобы казаться умным, хвастал своими победами над обломками нескольких разбитых добродетелей в чепчиках, чтобы прослыть разочарованным, либеральничал в гостином дворе и придерживался правил чистого деспотизма со своими любовницами и лакеями»^[387].

Пушкин в романе неоднократно подчеркивает странность своего героя, говорит о ней и косвенно, и прямо: поэту нравятся черты Онегина, его странность; Онегин для него «спутник странный» (VI, 189). В повести мотив странности героя также выделен: лицо его «имело странное выражение», на устах его «странная улыбка».

Пушкин упоминает об эпиграмматическом даре Онегина, который «имел счастливый талант» возбуждать «улыбку дам» «огнем нежданных эпиграмм». Поэт признается, что он привык к «мрачной злости» онегинских эпиграмм, к тому, что Онегин «людей, конечно, знал И вообще их презирал». В повести улыбка героя определяется как «смесь эпиграммы и презрения».

«Он рыться не имел охоты В хронологической пыли Бытописания земли» (IV, 7), — говорит об Онегине Пушкин. Герой повести «не верил в Несторову летопись».

Следуя за пушкинским описанием Онегина, автор повести пишет и о любовных похождениях своего героя, его разочарованности, европеизме и либерализме. Но это сближение подчинено пародийной задаче. Опираясь на пушкинский текст, автор повести ставит иные смысловые акценты, призванные развенчать онегинские черты в его герое.

Так, если у Онегина «резкий охлажденный ум», если он знал «страстей игру» (VI, 23), то в глазах героя повести не было «страсти», «даже ума в них не было»; Московский Европеец лишь хочет казаться умным. Герой повести не разочарован, подобно Онегину; он стремится «прослыть разочарованным». В сниженном пародийном плане трактуется в повести и «наука страсти нежной». Светские красавицы, над которыми одерживал победы Онегин, заменены «несколькими разбитыми добродетелями в чепчиках»; победой над ними «хвастает» Московский Европеец.