Барков - [40]

Лиется из носов кровавая река,

Побои чувствуют и спины, и бока,

И от ударов сих исходят равны звоны;

Разносятся везде пощечин миллионы.

Один соперника там резнул под живот,

И после сам лежит повержен яко скот;

Другой сперва пошел на чистую размашку,

Нацелил прямо в нос; но сделавши промашку,

Отверз свободный путь другого кулакам,

А тут как на торгу гуляет по щекам.

Иной тут под глаза очки другому ставит,

Иной соперника схватя за горло давит,

А он пошел в кабак, и выпив там винца,

Со прежней бодростью на битву устремился,

И лучше прежнего сквозь стену проломился^[171].

Всё это, конечно, очень хорошо, и мастерства у Майкова не отнимешь. Но, повторим, все-таки Барков и его герой бузник были первыми.

Еще один «продолжатель» барковского бузника — Буянов, которого в романе «Евгений Онегин» Пушкин отрекомендовал так:

Мой брат двоюродный Буянов,

В пуху, в картузе с козырьком

(Как вам, конечно, он знаком)… (V, 96).

Буянов — двоюродный брат Пушкина, потому что его отцом был Василий Львович Пушкин, родной дядя автора романа в стихах. В. Л. Пушкин — известный в начале XIX века стихотворец, творения которого современники ценили за чистоту слога и тонкий вкус, первый наставник Александра Пушкина в поэзии (не случайно племянник называл дядюшку «дядей на Парнасе», своим «Парнасским отцом»). Буянов, герой поэмы В. Л. Пушкина «Опасный сосед», был всем хорошо знаком, потому что поэма, как и ода Баркова, хотя и не была напечатана, распространялась во множестве списков: ее читали, переписывали, выучивали наизусть, цитировали в разговорах и письмах; она, как тогда говорили, «получила народность». Более того, поэма В. Л. Пушкина была настоящей литературной сенсацией 1811 года: Василию Львовичу удалось в забавный сюжет своего произведения остроумно включить выпады в адрес противников Карамзина и писателей его школы (творец «Опасного соседа» был убежденным карамзинистом)^[172].

Каков сюжет «Опасного соседа»? Итак: рассказчик с соседом Буяновым отправился в веселый дом к блудницам на окраину Москвы, но там ожидаемого грехопадения не произошло, хотя «свет в черепке погас и близок был сундук»: неожиданно началась драка между Буяновым (у него недаром говорящая фамилия) и другими гостями заведения — купцом и дьячком из-за красотки Варюшки, на шум драки явился «брюхастый офицер, спокойствия рачитель», и рассказчик, незадачливый искатель приключений, убежал из притона, бросив в светлице часы и кошелек. Казалось бы, чего проще? Но ведь как написано! Как забавна жанровая сценка, где дьячок и купец играют в горку — простонародную карточную игру, где пунш, пиво и табак стоят на столе. А как хороши портретные зарисовки Варюшки, сводни Панкратьевны «с широкой задницей, с угрями на челе», «провонявшей чесноком и водкой», безносой кухарки в душегрейке, кривого лакея. Не случайно поэму В. Л. Пушкина современники сравнивали с работами прославленного английского художника XVIII века Уильяма Хогарта, известного точностью и выразительностью сатирического бытописания. А как остроумно Василий Львович играет с античными образами: Варюшку он называет Аспазией, женой Перикла, которая принимала у себя философов, художников и поэтов; косматые псы, сожравшие шинель убегающего рассказчика, — это Церберы, охраняющие выход из преисподней. А пародирование первого псалма Давида в завершении поэмы? А игра с высоким стилем, которым описывается низкий предмет? Нет, чтобы вполне оценить поэму В. Л. Пушкина, ее, конечно, надо читать.

Буянов — достойный преемник бузника Баркова и Елисея Майкова. Он любит быструю езду, он прожил свое имение «в восемь лет / С цыганками, с б…ми, в трактирах с плясунами». А главное, драка — его стихия. И драка не на шпагах, а на кулаках. О готовности пустить их в ход он заявляет на пороге веселого дома:

«Кто там?» — нас вопросил охриплый голос грубый.

«Проворней отворяй, не то — ракалью в зубы, —

Буянов закричал, — готовы кулаки»…^[173]

И он пускает кулаки в ход:

Но что за шум? Кричат! Несется вопль в светлицу.

Прелестница моя, накинув исподницу,

От страха босиком по лестнице бежит;

Я вслед за ним. Весь пол колеблется, дрожит!

О ужас! Мой Сосед, могучею рукою

К стене прижав дьячка, тузит купца другою;

Панкратьевна в крови; подсвечники летят,

И стулья на полу ногами вверх лежат.

Варюшка пьяная бранится непристойно;

Один кривой лакей стоит в углу спокойно

И, нюхая табак, с почтеньем ждет конца^[174].

А ведь праздник так хорошо начинался:

Дьячок, купец, Сосед пунш пили за игрою.

Уменье в свете жить стараясь показать,

Варюшка всем гостям старалась подливать;

Благопристойности ничто не нарушало^[175].

Но ведь и из-за этой благопристойной картины в борделе опять выглядывает Барков. Правда, это уже не его «Ода кулашному бойцу», а другое его сочинение, некая трагедия, названная непристойным именем главного героя. В приведенных выше стихах В. Л. Пушкин почти дословно процитировал монолог героини этой трагедии (ее имя также непристойно):

…князь, приметивши в моей махоне влажность,

Урыльник подал мне, считая то за важность;

Чрез то политику свою он мне подал

И, что он знает жить на свете, показал (265).