Барков - [39]

Приятное лицо и алые уста

Всю кровь во ямщике к веселью возбуждали

И к ней вскарабкаться на ложе принуждали^[167].

А дальше муж примечает странные движения жены и полагает, что это все проделки домового. Услышав, что откупщик хочет позвать ворожею, Елисей уходит из комнаты и снова ищет погреб — выпить-то по-прежнему хочется. Но вот погреб найден. Сколько вина! Какая радость! И бочки, и бутылки стремительно опустошаются. Вакх и свита трудятся вместе с Елисеем и, учинив в погребе разгром, направляются опустошать погреба у других откупщиков. В конце концов так поступать негоже. Зевс Елисея судит и — о свирепый рок! — бедолагу после кулачного боя отдают в солдаты.

Пересказывать такую поэму, какова «Елисей, или Раздраженный Вакх», — занятие неблагодарное. Ведь здесь важны сама манера повествования, сатирические зарисовки, шутки, забавные пародии, Впрочем, кто же мешает поэму Майкова почитать?

Пушкин поэму Майкова прочитал и вполне оценил ее веселость и остроумие. Он писал А. А. Бестужеву 13 июня 1823 года:

«Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:

Я мню и о тебе, исподняя одежда,

Что и тебе спастись худа была надежда!

А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,

Когда для пирогов она у ней топилась:

И тем подобною Дидоне учинилась

А разговор Зевса с Меркурием, а герой, который упал в песок

И весь седалища в нем образ напечатал.

И сказывали те, что ходят в тот кабак,

Что виден и поднесь в песке сей самый знак, —

все это уморительно. Тебе, кажется, более нравится благовещение (имеется в виду поэма Пушкина „Гаврилиада“. — Н. М.), однако ж „Елисей“ смешнее, следственно, полезнее для здоровья» (X, 51).

«Старая записная книжка» П. А. Вяземского сохранила шараду, автором которой, возможно, был он сам. Разгадка шарады — «Май-ков». В целом же предложенные к разгадке стихи представляют характер дарования поэта XVIII века, незаслуженно забытого в веке XIX, и напоминают о его некогда знаменитой поэме «Елисей, или Раздраженный Вакх»:

Известно, климат наш больших похвал не стоит.

Здесь слогу первому второй он часто строит.

А целое мое — поэт и весельчак.

Теперь забвение в гробу его покоит,

Но в старину и он был славен кое-как.

Он нас в Кулачный бой заводит и в кабак,

И боек стих его и много в нем размаху,

Живописует нам он красную рубаху

И православный наш кулак^[168].

Вряд ли можно сомневаться в том, что литературный предшественник Елисея — бузник Баркова, который в самом начале его оды представлен сразу же как хмельная рожа, забияка, рвач, борец, боец, пивака. Своего «тычков, пинков героя» Барков «узрел» «между кулашного боя». Герой Майкова Елисей, которому дается близкая к барковскому тексту характеристика, впервые появляется перед читателями в кабаке, где драки на кулаках нередки. Для Майкова, безусловно, это важно: Елисей сразу же «вписан» в точную топографию Петербурга, в известный питейный дом, в натуралистическое описание его завсегдатаев с привычными для них последствиями от кабацких разборок:

Против Семеновских слобод последней роты

Стоял воздвигнут дом с широкими вороты,

До коего с тычка не близкая езда,

То был питейный дом названием Звезда…

<…>

Там много зрелося расквашенных носов,

Один был в синяках, другой без волосов,

А третий оттирал свои замерзлы губы,

Четвертый исчислял, не все ль пропали зубы,

От поражения сторонних кулаков.

Там множество сошлось различных дураков;

Меж прочими вошел в кабак детина взрачный,

Картежник, пьяница, буян, боец кулачный,

И словом был краса тогда Ямской он всей,

Художеством ямщик, названьем Елисей…^[169]

Майков, в отличие от Баркова, в своем сочинении пародирует не оду, а героическую эпопею. Поэтому у него не один, а много сюжетов: свой сюжет у Вакха, свои сюжеты у Елисея и даже свой приключенческий сюжет у жены Елисея. Потому у Майкова больше возможностей рассказать о своем герое. У Елисея, в отличие от бузника, есть предыстория, есть биография. Елисей сам рассказывает о себе начальнице Калинкинова дома — о матери, которую он потерял (умерла она то есть), о брате, который в драке потерял ухо (ухо отгрыз противник), о жене, с которой пришлось расстаться. С энтузиазмом сообщает Елисей о своем пятилетнем трудовом стаже, о любимой профессии ямщика:

Пять лет, как я сию уж должность отправляю,

Пять лет, как я кнутом лошадок погоняю;

Езжал на резвых я, езжал на усталых,

Езжал на смирных я, езжал на удалых:

И словом для меня саврасая, гнедая,

Булана, рыжая, игреня, вороная,

На всех сих для меня равнёхонька езда,

Лишь был бы только кнут, была бы лишь узда!^[170]

Елисей рассказывает начальнице и о кровавом сражении зимогорцев с валдайцами из-за сенокоса (сам-то он, хоть и живет в Петербурге, в ямской слободе, родом из Зимогорья). И этот рассказ, пародирующий Троянскую войну греков с ахейцами, изобилует кровавыми подробностями. Ну а кулачный бой, в котором Елисей принимает деятельное участие (правда, под шапкой-невидимкой), повествователь живописует с эпическим размахом. И здесь, в описании кулачного боя, Майков выступает достойным продолжателем Баркова:

…И с пыли облака густые в верх виются,

Удары громкие по ротам раздаются,