Баркарола - [7]

— Я вижу, вас тут хорошо знают, — сказал Ватсон.

— О, ещё бы, — доктор широко улыбнулся. — Я иногда оказываю различные услуги моим соотечественникам, волею судеб заброшенных в этот громадный город. За это я имею право рассчитывать на их расположение. Вы, британцы, живёте каждый в своей раковине, а мы, итальянцы, держимся друг за друга, как корни травы… Вы уверены, что не хотите вина? Да, и, наконец, снимите пальто, здесь натоплено так, чтобы даже южанин не чувствовал холода.

— Нет, — решительно сказал Ватсон. — Я пришёл сюда по делу и не собираюсь задерживаться.

— Ваш друг уже нашёл какие-то нити в том деле, о котором мы говорили сегодня утром? — прищурился Струццо. Любезность из его голоса куда-то пропала — как нитка, выскочившая из игольного ушка.

— Не будем испытывать терпение друг друга. Я намерен сделать вам предложение, — сказал Ватсон. — Десять тысяч фунтов за то, чтобы вы забыли эту историю и уехали из Лондона на родину.

— Десять тысяч? — презрительно сказал Струццо. — Это не деньги.

— Это почти всё, что у меня есть, — спокойно сказал Ватсон. — Соглашайтесь и уезжайте. Вы больше ничего не получите.

— Нет, дорогой коллега, нет. У нас совсем другие планы, — лицо итальянца исказила гримаса злого торжества. — Но начнём с начала. Ведь это вы убили Мери Кросс, не так ли?

— Да, — Ватсон сказал это без всякого волнения. Лицо его не дрогнуло ни единым мускулом, как у хорошего игрока в покер.

— Я это знал, — сказал Струццо.

— Каким образом? — поинтересовался Ватсон.

— Я расскажу вам об этом… чуть позже. Пока лишь намекну, что маленький бизнес Кроссов находился под моей защитой.

— Бизнес, нуждающийся в вашей защите? — поднял бровь Ватсон. — Ведь вы говорили, что Эммануил Кросс — модный художник?

Струццо неожиданно захохотал. В эту минуту никто не принял бы его за светского человека: столь явственно дала о себе знать неукрощённая натура дикаря. Отсмеявшись, он налил себе стаканчик вина и сказал:

— О да, о да. Теперь, со смертью Анны, британская живопись понесла невосполнимую утрату. Девочка была практически незаменима. Такое сочетание невинности и бесстыдства надо ещё поискать. Ничего, найдёт другую.

— Что вы имеете в виду? — голос Ватсона дрогнул.

— Вам ли не знать, дорогой доктор? Анна была горячей, как печка. Вся в отца. А Эммануил Кросс был изрядным распутником, пока не получил своё от одной красотки.

— Вот, значит, как? Так от чего же вы его лечили на самом деле?

— От сифилиса, — осклабился итальянец. — Правда, застарелый сифилис неизлечим, вы это знаете не хуже меня, не так ли. Но Кросс — тот ещё типчик. Перестав быть мужчиной, он остался настоящим блудодеем. У него была эта маленькая cunty, Анна — и он использовал её по полной. Знаете, какими художествами Кросс прославился больше всего?

— Догадываюсь, — Ватсон сжал губы.

— Он начал рисовать свою девочку, когда ей было пять лет. Обнажённую, в различных позах, — доктор Струццо неприятно причмокнул губами, — отдающуюся, насилуемую, в пыточном подвале, израненную, мёртвую: всё как пожелает заказчик.

Некоторые почтенные джентльмены, коллекционирующие подобные вещи, платили за эти картины кругленькие суммы. Особенно ценились картины, на которых девочка изображалась вместе с клиентом. Впрочем, тут есть тонкость: клиент не всегда был ценителем искусства, но картину покупал всегда… Вы понимаете, к чему я клоню?

— Нет, — Ватсон встретил взгляд итальянца, не моргнув глазом.

— А вы неплохо держитесь, надо отдать вам должное, — оценил Струццо. — В общем-то, вы жертва вполне банальной ситуации. Почтенный человек, отдавший сок жизни сначала армии, а потом скучным больным и никчёмной семье… — и тут вам попадается эта паршивка. Интересно, кстати, при каких обстоятельствах… Впрочем, попробую догадаться. Применю дедуктивный метод вашего друга Холмса. Анну можно было встретить в салонах для богатых развратников, куда её водили особого рода ценители… но вы туда не вхожи. Или на улице — она не брезговала и малой мздой. Как-то раз эта ненасытная шлюшка отдалась случайному прохожему за три шиллинга — и отец выставил девочку из дому и заставил хорошенько помёрзнуть на улице. Я не отказал себе в удовольствии вспомнить об этом маленьком эпизоде: я-то был уверен, что вы оцените тонкий юмор ситуации. Нет? Значит, вы всегда платили исправно… Ладно, неважно, — Струццо подлил себе ещё вина, — нет, вы не могли снять уличную девку. Значит, самое банальное: врачебные услуги. Кто-то из её клиентов срочно нуждался в докторе… Так?

— Это не ваше дело, — сквозь зубы процедил Ватсон.

— А вы злитесь. Не переживайте, Ватсон, эта девочка сводила с ума даже членов Парламента. Вы были всего лишь очередным мотыльком, привлечённым пламенем свечи. Мотылёк знает, что пламя губительно, но всё же бросается в него, повинуясь неодолимому инстинкту. Вот и вы бросились в пламя, зная, что рано или поздно в нём сгорит ваше состояние, положение и репутация в глазах общества. Но вас подталкивал основной инстинкт, заложенный в мужской природе. Лично я вас не осуждаю.

— И напрасно, — сказал Ватсон.

— Что это? Раскаяние? Не слишком ли поздно, дорогой доктор? Ведь вы давали девочке соверены за её нехитрые услуги. Что вы при этом чувствовали? Молчите?