Бархатная Принцесса - [9]

«Посмотри на меня! – вою в ее отрешенный взгляд. – Посмотри. Посмотри или сдохну прямо тут, возле твоих ног».

— А теперь внятно и коротко: что произошло? – говорит Никольский. Вскидывает руку, когда Ляля открывает рот и начинает что-то полу истерично лепетать. – Я не тебя спрашиваю. С тобой разговор будет позже.

Даниэла как бы невзначай проводит ладонью по его плечу, и этот мудак отбрасывает ее ладонь, как будто она какое-то насекомое, что-то раздражающее, что не вписывается в его клетку, где он собирается меня линчевать.

— Мы расписались, - говорю холодно и четко, чуть не по слогам.

— По твоей инициативе, я так понимаю?

— По моей! – выкрикивает Ляля у меня из-за спины.

— Помолчи, пожалуйста, - предлагаю на последнем издыхании моего терпения. Сам не знаю, как до сих пор держусь и не отрываю Никольскому одну за другой все конечности. – Мужчины сами разберутся.

Даниэла вскидывается, как будто мои слова для нее – крючок, вытаскивающий наружу интерес. И я вижу, что глаза у нее светло-голубые. Такие… Нет, не голубые. Это серебро, расплавленное серебро, в котором отражается зимнее небо.

— Когда? – следующий вопрос Никольского.

— Вчера, - так же сухо отвечаю я.

— Ольга беременна?

— Нет. – Я никогда не трахаюсь без резинки, и плевать мне на то, сидит ли она на таблетках, уколах или предохраняется сотней других способов. Я не хочу детей, и не допускаю даже маленькую возможность того, что захочу их в ближайшие десять лет.

— Тогда зачем все это?! – Никольский лупит кулаком по столу, письменные принадлежности пускаются в пляс. – Какая, к чертям, женитьба? Ты денег хочешь, тварь?

— Олег! – вмешивается Даниэла, но он вообще не слышит ее слов.

— Ну? Сколько? Озвучь цифру, я дам. Откуплюсь, только чтобы ты навсегда исчез из моей жизни.

— Я уйду вместе с ним! – визжит Ляля, и мне снова приходится загородить проход рукой, чтобы она не бросалась на колючую проволоку. Тоже мне, защитница выискалась.

— Куда? Куда ты с ним уйдешь? – Никольский снимает очки, и я отчетливо вижу каждую морщину его возраста. И злость, и презрение, которые расстреливают меня частой автоматной очередью. – В засраную «однушку»? На нищенскую зарплату? Сама на что жить будешь? Ты же завтра прибежишь, когда деньги кончатся на шмотки, салоны и загулы. Предупреждаю, - Никольский выходит из-за стола, становится прямо передо мной, хоть каждое его слово – для дочери, - хочешь идти с ним – иди, но я больше ни рубля тебе не дам. Даже если будешь с голоду подыхать. А ты, - теперь уже ко мне, - слушай внимательно и постарайся понять своим скудным умом: мое предложение сейчас – последнее. Я не бросаю слов на ветер, мелкий выблядок, и держу обещание. Всегда. Пол «лимона» зелени сейчас, чтобы ты свалил туда, откуда я даже твой вонючий запах не услышу, или забирай ее – и убирайтесь оба. И больше ничего от меня, ни копейки, ни помощи. Ни-че-го.

Я сжимаю кулак.

Улыбаюсь.

И вваливаю ему от всей души, прямо снизу-вверх, под челюсть, так, что Никольский заваливается назад. Это совсем не то, что я хочу с ним сделать, но это намного больше, чем то, на что он думал, я осмелюсь.

— Это тебе за выблядка. – Мой голос звенит в полной тишине, потому что никто – вообще никто – не произносит ни звука. Даже Никольский только скалит окровавленные зубы и подтирает розовую слюну рукавом наверняка охеренно дорогой рубашки. – В следующий раз я тебе эти слова из глотки прямо с языком вырву, хозяин, блядь, жизни.

Поворачиваюсь на пятках – и уебываю на хер. И мне плевать, достанет ли он из стола пистолет – наверняка ведь лежит там какой-то крутой «ствол» как раз для такого случая – выстрелит ли мне в спину. Плевать, побежит ли Ляля следом, но лучше бы она осталась, потому что на хер мне не нужна, тем более, как жена.

Но если бы случилось чудо, и Даниэла…

Я бы взял ее на руки и вынес из этой вонючей жизни, где совершенно не стоящий ее мужик смахивает ее такую узкую ладошку со своего сраного плеча.

Глава шестая: Даниэла

«Мужчины разберутся сами…»

Его слова пульсируют в моих ушах. И мир стремительно, словно я села на сумасшедший аттракцион, раскачивается все сильнее и сильнее, и, наконец, переворачивается вверх ногами. Или, точнее, становится на свое место.

Я всегда мысленно называла его «мальчик». Сама не знаю почему. Хотя нет, конечно же, я знаю, но эта правда – хуже отравы. Потому что от «мальчика» я еще могу защититься, потому что «мальчик» - это блажь, просто красивая картинка, паренек, которых я десятками нанимаю, словно заводных марионеток, вышагивать по подиуму в созданных мною вещах.

А куда деться от мужчины? Такого зрелого уже мужчины?

Олег хватает телефон, и я с трудом, но все же сдерживаю его руку.

— Не надо, пусть уходят.

Оля выбегает следом за Каем, дверь печально тянет в сторону, и я медлю, зачем-то ловлю взглядом широкую напряженную спину, мягкий пружинистый шаг. Смотрю, как Оля обхватывает Кая за локоть, льнет всем тело, потирается грудью о черных воронов.

Во рту горько. Так горько, что я сама не осознаю, как кладу в рот кубик льда из горки, которую укладывала на полотенце. Хочется сглотнуть, но нечем.

— Хватит, - рычит Олег, пока я усаживаю его в кресло и прикладываю к щеке полное льда полотенце. – Она сама напросилась. Сыт по горло! Чтобы ноги ее больше здесь не было, слышишь?